Книга "Магическое путешествие с Карлосом Кастанедой", Маргарет Раньян Кастанеда

Книга "Магическое путешествие с Карлосом Кастанедой", Маргарет Раньян Кастанеда. Книга издана в 1996 году.

Источник: Book "A Magical Journey with Carlos Castaneda", Margaret Runyan Castaneda

ВВЕДЕНИЕ

Не пиши на камне или на дереве,

Что я был честным или сто я был хорошим,

Но напиши дымом на пролетающем бризе

Семь слов, и слова эти

Содержат больше, чем целый том:

«Он жил, он смеялся и он понимал».

— Дон Блэндинг, «Моя эпитафия»

Карлос посмотрел на меня своими большими карими миндалевидными глазами. Он явно находился в проказливом настроении.

— О, мисса Раньян, я начну революцию, которая будет продолжаться всю нашу жизнь и в которой вы примете самое непосредственное участие, — заявил он и за-смеялся. Его смех чем-то напоминал воронье карканье.

— Карлос, ты сумасшедший! — отвечала я. Он поднял меня и перекинул через плечо. Я ударила его своей сумкой, и, смеясь, мы упали на землю. Я была просто очарована этим миниатюрным человеком, которому предстояло стать моим мужем.

В первые дни своего пребывания в Лос-Анджелесе Карлос подружился с круг-лолицей и темноглазой костариканкой по имени Лидетт Мадуро, которая жила вме-сте с матерью. Он называл свою подружку Нанеккой и частенько встречался с ней вплоть до конца 1955 года. Именно Лидетт привела Карлоса в мой дом в декабре того же года. Миссис Анхела Мадуро, ее мать, сшила для меня на рождественские каникулы два вечерних платья. Карлос сопровождал Лидетт по поручению ее ма-тери. Он молча сидел в углу, пока я примеряла платья. Они были просто велико-лепны. Одно было голубым, с заниженной талией и шантильской тесьмой, отде-ланной полосками горного хрусталя. Юбка довольно короткая, с буфами сзади. Другое платье — из шелковистой парчи цвета спелого мандарина, с китайским ор-наментом. И то и другое превосходно сидели на моей фигуре. Когда Карлос и Лидетт уже собирались уходить, она вдруг остановилась в дверях и объявила:

— Кстати, Маргарита, этой мой друг Карлос из Южной Америки.

Он молча улыбнулся мне, после чего они повернулись и ушли. Я закрыла за ни-ми дверь и на какое-то время застыла, потрясенная его взглядом. При воспомина-нии о только что состоявшейся встрече у меня стучало в висках. Я не могла забыть этого человека, поскольку чувствовала — своим взглядом он дал мне понять, что скоро придет снова. Однако он так и не пришел.

Вскоре после этого я отправилась в семейство Мадуро, чтобы последний раз примерить и забрать свои платья. Перед тем, как выйти из дома, я испытала некий подсознательный импульс, заставивший меня совершить не совсем обычный посту-пок. Я записала свое имя, адрес и телефон на форзаце книги Невилла Годдарда «Поиск», надеясь при первом удобном случае вручить ее Карлосу.

Прибыв в дом Лидетт, я застала ее врасплох. Мое предчувствие оправдалось — Карлос находился там. Одно из моих платьев лежало на постели. Карлос и Лидетт беседовали, не замечая меня, и так продолжалось до тех пор, пока я не откашля-лась и не сказала: «Здравствуй, Лидетт».

Она удивленно обернулась ко мне, а Карлос улыбнулся.

— Карлос, моя мать хочет, чтобы ты помог ей на кухне, — заявила Лидетт, а ко-гда он ушел, приветливо заметила:

— В следующий раз звони перед тем, как прийти.

Я понимала, что она была безнадежно влюблена в этого человека, хотя и уверя-ла, что это лишь друг семьи. Впрочем, ей не о чем было беспокоиться — сама я не собиралась влюбляться снова. Это было единственное, в чем я была уверена. Тем не менее я испытывала определенную нервозность и хотела поскорей уйти.

Но надо было примерить платья и упаковать их, чтобы взять с собой. У меня бы-вали вечеринки, и мне следовало выглядеть надлежащим образом. И вдруг Лидетт заявила, что платья не совсем готовы.

— Моя мать тебе позвонит, — ответила Лидетт, а затем вдруг резко сменила хо-лодный тон на дружелюбный и принялась вспоминать наше общее прошлое. Одно время я встречалась с ее братом, который впоследствии был убит во время коста-риканской революции, да и вообще провела немало счастливых часов в этой семье.

Прощаясь со мной, Лидетт спросила:

— Тебе действительно нравится Карлос?

— Да, он просто очарователен.

— В таком случае, я должна тебя предупредить — остерегайся его, ибо он обла-дает силой...

— Силой? — изумилась я. — Да он едва достает мне до плеча.

— Я имею в виду не физическую силу, — прошептала Лидетт, — он способен очаровать твою душу, поскольку он курандеро.

— Кто?

— Шаман, маг.

Я недоверчиво посмотрела на Лидетт. Карлос, может быть, чем-то походил на молодого индейца, но никак не на старого колдуна.

— Да, я не сомневаюсь в том, что он настоящий маг, — с юмором согласилась я, совершенно в это не веря.

— Я знаю, что это правда, и ты тоже скоро в этом убедишься, если не будешь со-блюдать осторожность.

Полагая, что она хочет отпугнуть меня от мужчины, которого уже считала своей собственностью, я попыталась ее успокоить:

— Не волнуйся, Лидетт, меня не так уж тянет к твоему Карлосу.

Мне бы хотелось, чтобы это было правдой, но со мной уже что-то происходило — я не знала, что именно, — благодаря чему я чувствовала, что еще увижусь с Карло-сом.

«Мне кажется, вы лжете, мисс Раньян», — ответили мне глаза Лидетт, после чего она молча проводила меня к двери. Здесь мы на мгновение замешкались: я — стоя на первой ступеньке лестницы, Лидетт -у дверного косяка. Внезапно из-за ее спи-ны появилось широко улыбающееся лицо Карлоса — его зубы были похожи на жемчуг.

— До свиданья, мисса Раньян, — сказал он, выступая вперед и протягивая мне руку. Я проворно достала из сумки заранее приготовленную книгу Невилла Год-дарда и вручила ему. Он сунул ее под мышку — подальше от подозрительного взгляда Лидетт — и вернулся в дом. Лидетт помахала мне вслед. Я дошла до авто-бусной остановки и села на скамейку рядом со старой леди, у ног которой стояла магазинная тележка, полная всевозможных бутылок. Женщина попросила подая-ния. Заглядывая в сумку, я заметила, что у меня трясутся руки. В доме Лидетт со мной явно что-то произошло. Что именно — я пока не знала, но нечто очень воз-буждающее.

Пока автобус громыхал по Уайн-стрит и сворачивал на Уилширский бульвар, я смотрела на светящиеся окна домов и в каждом из них видела отражение лица Карлоса.

«Незачем пытаться звонить ему, ведь у него теперь есть мой номер», — тверди-ла я себе. В глубине души я была уверена в неизбежности нашей новой встречи. Вспоминая его лицо, я посылала ему мысленное сообщение: позвони мне. После этого началось длительное ожидание...

И одновременно началось мое магическое путешествие с Карлосом Кастанедой.

Часть первая. Истоки.

Этой ночью ему снился все тот же сон. Босой и испуганный, он вновь одиноко бродил по пустыне, ища там ту странную силу, которую называют союзником и ко-торая представляет собой нечто вроде духовного наставника или психического су-щества. Последний ритуал перехода состоял в том, что Карлос должен был найти ее и победить. Итак, он находился в дикой и пустынной местности, одиноко бредя среди кустарников и кактусов и ощущая себя заброшенным на необитаемый остров. Единственное, о чем он думал, — так это о двенадцати годах, которые провел здесь. Двенадцать лет в качестве ученика мага, изучая все его ритуалы и методи-ки. Четверть жизни он потратил на подготовку к этому моменту... экзистенциально-му моменту! Двенадцать лет!

Но абсолютно ничего не происходило. Вокруг не было даже ящериц, зато царило полнейшее безмолвие. Только кустарники, кактусы и отбрасываемые ими предрас-светные тени. Складывалось впечатление, что Карлосу суждено было остаться там навеки, и вдруг он увидел нечто — это был огромный и неуклюжий человек с тол-стыми руками. Человек был одет в темную куртку, штаны и красный шейный пла-ток, который выглядел в подобном месте крайне нелепо. Тонкие призрачные ску-лы, огромный худой нос и два отверстия — там, где должны были находиться гла-за. Испытывая благоговейный страх, Карлос отступил назад, и в следующий миг вся эта сцена словно бы воспарила над самой собой.

Затем союзник начал приближаться к Карлосу, делая большие шаги и глубоко зарывая каблуки в песок. Внезапно в небе появились ястребы. Это, без сомнения, была развязка, решающая битва «человека знания»! Потребовалось 12 лет, чтобы достичь этого момента.

Но дальше ничего не произошло. По какой-то непонятной причине все постоянно замирало на одном и том же месте приближения союзника. Среди ястребов появи-лась ворона, кружившая по знойному мексиканскому небу. Это был знак, метафо-ра, последнее звено, соединяющее его с прошлой жизнью, в которой он, так ска-зать, был настоящим, а не персонажем из собственных книг, — ив одно порази-тельное мгновение Карлос понял, что это его последняя слабость, которую пред-стоит одолеть, последнее звено, которое предстоит разорвать, прежде чем он ста-нет человеком знания. И пока он стоял там, подробности его ученичества стирались из памяти под натиском прилива...

Старый индеец, плывущий в воздухе и взбирающийся на водопады, алкалоид-ные грезы в грязных хижинах, осознанные сновидения, жевание пейота, союзники с лицами земляного цвета, галлюцинации, трансовый бег, первые лекции о виде-нии, легендарная встреча с доном Хуаном.

...И внезапно он вновь вернулся к началу. Все, чему он учился ранее, опять ока-залось новым и неизведанным, в том числе и главное правило: разорви все узы! Не существует совпадений или снов, а есть только мимолетные и непостижимые образы, раскалывающие твой череп. Неожиданно Карлос оказался в каком-то непрерывно скользящем потоке, состоящем из миллиона цветовых оттенков.

— Чочо! — крикнул он вороне, но она находилась слишком высоко. Карлос Ка-станеда приподнялся на постели. — Чочо!

Нэнни, студентка УКЛА*, которая была с ним в Уэствуде, подошла к матрасу, се-ла рядом с Карлосом и обняла его обеими руками. (УКЛА, англ. UCLA — аббр. от Калифорнийский Университет в Лос-Анджелесе. — Здесь и далее прим, ред.)

— Нет, -мягко сказала она, — его здесь нет. Он вернулся к своей матери. Это всего лишь сон.

— Но я же был там, — прошептал Кастанеда. — Я был именно там.

— Еще нет, — улыбнулась Нэнни, гладя его волосы, — еще нет.

Знаете, это не так-то просто! Как изложить на бумаге все эти необъяснимые ви-дения, причем сделать это так, чтобы их смог понять любой обыватель от Скенек-тади до Лонг-Бич? Карлос Кастанеда имел с этим колоссальные проблемы, просы-паясь по ночам в холодном поту и пытаясь реконструировать свои видения так, чтобы придать им смысл. Нельзя сказать, что его книги — это результат его ночных кошмаров. Напротив, он долгие годы изучал в библиотеках колдовство и индей-скую культуру, много путешествовал по мексиканским пустыням и посвятил чет-верть жизни сбору информации о лекарственных растениях, расспрашивая о них местных жителей. Другую четверть жизни он посвятил исследованию их странной палеолитической философии. Он отдал свой долг мистицизму и великому богу Ан-тропологии, более того, он провел несколько лет стуча по клавишам пишущей ма-шинки, чтобы подробнейшим образом рассказать все свои истории. И вот теперь, весной 1974 года, издав три книги и подготовив четвертую, он стал на Западе не просто культовым героем или легендой, он стал... Кастанедой — Человеком Силы.

Всего этого он достиг посредством трансформации основных идей восточной фи-лософии в чисто шаманистские суждения — но в этом и была заключена опреде-ленная опасность. Смысл всегда один и тот же: за пределами реального мира, ко-торым ограничено обычное человеческое «я», существует иная реальность. Все, что он делал, — это сидел за своей машинкой, закатывая карие глаз в процессе глубо-кой метафизической концентрации и пропуская все через свой Великолепный Ми-стификатор. Наконец оттуда доносилось нечто вроде: «Знание — это мотылек» или «Смерть всегда стоит слева». Нечто парящее и загадочное. Попытка понять, о чем говорит Карлос Кастанеда, напоминала стрельбу по движущейся мишени — однако все пытались это сделать.

Единственная вещь, которая для этого требуется, — это его книги, его удиви-тельные истории о том, как однажды, будучи студентом УКЛА, Карлос случайно встретился со старым индейцем, которого он называл доном Хуаном и который от-крыл ему уникальное видение мира, разделяемое сообществом центрально- и юж-ноамериканских магов, считавшихся давно вымершими. Однако они существова-ли — студент Кастанеда жил среди них и писал о них. Двенадцать лет — с 1960 по 1972 год — Карлос, по его собственным словам, находился в ученичестве у дона Хуана, постепенно проявляя себя в роли индейского травника, лекаря, колдуна, воина, брухо и мастера эклектичного ритуала. В первые годы ученичества Карлоса дон Хуан использовал три наркотика — пейот, грибы и дурман. Эти наркотики должны были сорвать с него оболочку культуры и в конечном итоге лишить Карло-са безопасного и надежного восприятия мира.

Карлос описал свой ученический опыт в четырех книгах, опубликованных с 1968 по 1974 год. Это был воплощенный идеал Гессе — студент, стремящийся к позна-нию жизни, встречает духовного наставника. Причем Карлос уверял, что все про-изошло именно так.

Итак, имеется парень из Лос-Анджелеса, который, по его собственным словам, вел какое-то странное метафизическое существование в мексиканской пустыне и вернулся оттуда, чтобы рассказать об этом. В своих четырех книгах, которые с са-мого начала были не столько антропологическими, сколько философскими, он из-ложил беседы, ритуалы, галлюцинации, рассуждения и объяснения самого шама-на — то есть целую систему. И все это не имело своего окончательного объяснения. Даже сам Карлос признавал, что вся его работа дает лишь поверхностное пред-ставление о том, как старый седой брухо из племени яки видит мир. Главное, пи-сал Карлос, -это понять, что наш мир «здравого смысла» является результатом со-циального консенсуса. В этом состояла главная идея феноменологии, которой Кар-лос увлекался во время своей учебы в университете.

В своей первой книге «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки» Карлос описал митоты — церемонии употребления пейота, во время которых участники не просто смотрели, а видели. То есть они использовали абсолютную телесную осо-знанность для того, чтобы посмотреть на мир свежим взглядом и увидеть его таким, каков он есть сам по себе, а не таким, каким он предстает в результате поучений, вдалбливаемых в человека с момента рождения. Маги способны остановить «поток интерпретаций», которые создает наше немощное восприятие вещей. То, что оста-ется у вас после этого, — это поразительное восприятие мира, при котором тело овладевает разумом.

В том же «Учении» Карлос описывает свою первую встречу с доном Хуаном, ко-торая произошла на автобусной остановке в Аризоне. Кастанеда готовил для уни-верситетской газеты материал о психотропных веществах, используемых местными жителями. В процессе разговора с доном Хуаном он понял, что тот немало об этом знает. Но лишь через год старый индеец признал, что обладает неким таинствен-ным знанием и согласился ознакомить с ним Карлоса. Это можно было считать ре-волюционным шагом с его стороны, поскольку между магами существовала жесткая договоренность о том, чтобы передавать «секреты мастерства» лишь своим детям. Однако дон Хуан сделал исключение, и Карлос, который считал себя самым мало-обещающим подмастерьем, начал свое ученичество сначала в Аризоне, а затем в Соноре (Мексика). Для начала старый индеец предложил ему поваляться в разных местах рамады (веранды вдоль фронтальной части дома), чтобы найти свое место, где бы он чувствовал себя абсолютно надежно. Шесть часов Карлос перекатывался по веранде, прежде чем начал воспринимать тончайшие нюансы различного место-положения. Наконец, он выбрал себе место, которое дон Хуан назвал ситио, — то есть место, дающее ощущение максимальной силы. Ученичество началось.

Через несколько месяцев Карлос и дон Хуан отправились в дом другого индей-ца, где Карлос впервые попробовал пейот и испытал вызываемые им «парящие» галлюцинации. Чтобы стать человеком знания, надо было изучить жаргон магов и предпринять определенные шаги, которые предписывались древней традицией. Существовал специфический вид сатори*, называемый видением, в котором мир приобретал новое, экзистенциальное значение. В системе брухо союзники находи-лись на периферии и были готовы в любой момент помочь ученику — дать совет, придать сил и так далее. Кроме того, существовала и такая сила, как мескалито, — то есть защитник и учитель, вызывающий необычные состояния сознания и уводя-щий за пределы привычной реальности. (Сатори (яп.): в дзэн-буддизме — состоя-ние «пробуждения» или «моментального просветления»).

Хотя все это было ему довольно чуждо, Карлос преуспел в распространении этих примитивных религиозных идей, сделав это ловко и интересно. Он подробно изла-гает долгие философские беседы со своим индейским учителем. Именно эти беседы придавали глубину и многозначительность всем шаманским ритуалам и методикам, которые могли показаться постороннему взгляду довольно глупыми и бесхитрост-ными. Из мира своих галлюцинаций Карлос вернулся с максимально подробными записями первобытных представлений об аде. Первым такие записи сделал като-лический монах Бернардино де Саагун, наткнувшийся на «праздники пейота» в се-верных районах Мексики.

Однажды в одном приграничном городке дон Хуан объяснил Карлосу, что чело-век знания имеет четырех врагов. Как и большинство его объяснений, оно было ве-ликолепно задумано, сложно сконструировано и при этом лишено обычной земной логики.

Первым врагом человека знания является страх неизвестного. По мере начала обучения, учеником овладевает второй враг — ясность разума. Как объяснил дон Хуан, с одной стороны, ясность разума может рассеять страх, с другой — ослепить посвященного невероятным психическими возможностями, позволяя ему покидать чувство реальности слишком быстро. Это вопрос нахождения надлежащей быстро-ты смены картин реальности — от картины обывателя к картине шамана. В процес-се этой смены появляется ощущение личной силы — тайного вида той древней си-лы, которая может сделать ученика жестоким и капризным — как большинство тех старых пердунов, что живут в мексиканской пустыне. У тех, кто способен справить-ся с этим и использовать свою силу для понимания алогичного космоса, остается последний враг, который стоит у них на пути. Этот четвертый враг называется ста-ростью.

И, как учил дон Хуан, справиться с этим врагом до конца невозможно -можно лишь какое-то время удерживать его на расстоянии. Все это Карлос досконально описал в своей первой книге.

Вторая, называвшаяся «Отдельная реальность: продолжение бесед с доном Хуа-ном», включала новые сведения о старом индейце, его приключениях и методиках. Кроме того, там появился дон Хенаро — супермен из племени масатеков, обожав-ший выписывать пируэты на краю водопада и парить в нескольких дюймах от по-ла. Если дон Хуан предпочитал беседы в стиле Сократа, то дон Хенаро — творче-скую гимнастику. Эта книга была посвящена второй стадии ученичества Карлоса, которая проходила с апреля 1968 по октябрь 1970 года. В конце книги дон Хенаро попытался отучить Карлоса от пристрастия к западной логике и рационализму, продемонстрировав нарушение аристотелевских законов относительно свойств про-странства и времени. В одно мгновение он покрыл десять миль — переместился с открытого пространства на отдаленный горный выступ, находившийся в десяти ми-лях от первого места. Это было невероятно!

Читатель вправе подумать, что индейцы манипулировали сознанием Карлоса, тем более что в тех местах нет указательных столбов. С этой точки зрения можно рассматривать и полет самого Карлоса, описанный им в той же книге. Однажды в полдень, под руководством дона Хуана и с помощью маленькой дозы дурмана, Карлос почувствовал, как отрывается от земли и летит над пустыней. Когда он вер-нулся назад, то первым делом спросил у дона Хуана — действительно ли он летал или это были галлюцинации? По мнению индейца, вопрос был абсурдным, ибо в этом и состоит самая суть колдовства. Прежде всего, все зависит от точки зрения. В мире магов полет Карлоса был иным, чем, например, полет вороны, но от этого не менее реальным. Это был полет человека, отведавшего дурмана, а все те произ-вольные различия, которые проводятся в западном мире, были для шаманов таки-ми же неуместными, как различия между сном и бодрствованием.

В начале своего ученичества Карлос употреблял наркотики, а потому мог объяс-нить все происходящее именно их воздействием. Однако в конце своей тетралогии о доне Хуане он начал испытывать все эти экстраординарные феномены — огни, цвета, союзники, силы, необъяснимые звуки, — обладая ясным и не замутненным сознанием. Для него стало совершенно очевидно, что индейцы — эти дети пусты-ни — были не только прародителями сложных первобытных религиозных систем, но и обладали совершенно уникальным взглядом на мир. И этот взгляд был весьма перспективным, имел всемирное значение и мог совершить такую же интеллекту-альную революцию в мировоззрении, какую совершили идеи Ницше, Дарвина, Эйнштейна. Внезапно все представления о европейцах как единственных суще-ствах, способных к созданию системы рационального мышления, зашатались и рухнули.

В своей третьей книге «Путешествие в Икстлан» Карлос возвращается к своим «полевым» заметкам, которые он сделал во время двух первых лет ученичества. Большую часть этой книги, кроме трех последних глав, представляет собой тот ма-териал, который ранее был исключен, поскольку не имел непосредственного отно-шения к галлюцинациям. В первые дни ученичества наркотики были самым плени-тельным средством превращения в первобытного человека знания. Спокойные со-беседования, изучение шаманского словаря и целая серия эзотерических уроков пришли позже, когда он уже осознал пределы использования наркотиков. После этого Карлос вновь вернулся к ранним беседам. В «Путешествии в Икстлан» ничего не говорится о психотропных средствах, зато описываются лекции мага, в которых он излагает свои представления о смерти и рассказывает о различных методиках просветления. В конечном счете все объясняется тем, что обычное восприятие мира — всего лишь «описание».

Последние три главы содержат новый материал, представляющий собой рассказ о третьей стадии ученичества, начавшейся в мае 1971 года. Карлос по-прежнему много пишет о доне Хуане и доне Хенаро, уделяя особое внимание изумительной пантомиме последнего и поразительным физиопсихическим фокусам вроде исчез-новения, а затем появления машины Карлоса, причем все это происходило посреди пустыни. Чуть позже Карлос встретился с койотом и сумел на время отказаться от своего культурного менталитета, чтобы, фактически, пообщаться с животным. Это оказалось настолько тяжелым делом, что почти граничило с шизофренией. Дон Хе-наро предупредил Карлоса об опасности, объяснив, что его путешествие в Икс-тлан — это всеобъемлющая и пугающая метафора того, что может случиться с ду-шой, не готовой к более глубокому погружению в тайны шаманства.

Когда дон Хенаро был молодым, то выбрал обряд перехода в виде борьбы с со-юзником. По его словам, он встретил союзника на равнине, но оказался недоста-точно силен и был заброшен им в ад, где люди обычно появляются лишь в качестве призраков. Но Хенаро постоянно двигался, направляясь к своему дому в Икстлане и совершая путешествие, которое, как он говорил, никогда нельзя будет довести до конца. Суть этой весьма мистической истории состояла в том, что однажды Карлос обнаружит себя лицом к лицу с союзником и вынужден будет вступить с ним в борьбу. Если он окажется готов к этому — то есть его личная жизнь будет в порядке и сил хватит, то он обнаружит себя живьем в реальном — но отдельном — мире ма-гов.

И вот Карлос вновь сидит за пишущей машинкой, пытаясь придать всему этому смысл. Он опускает глаза и прищуривается, причем белки его глаз испещрены красными прожилками от недосыпания, однако единственное, о чем он может ду-мать, — так это о своих проклятых ночных кошмарах. Он уже несколько недель подряд не спал нормальным, освежающим сном. Каждую ночь ему снилась ужаса-ющая сцена того, как он, босой, бредет по предрассветной мексиканской пустыне, ища союзника, с которым ему предстоит сразиться. Если он победит, то заслужит титул брухо, но зато если проиграет...

Однако дело никогда не заходит так далеко. Он наконец встречает союзника, после чего уровень адреналина в крови резко возрастает. Глядя в пустые глазницы союзника и дрожа от возбуждения, Карлос просто стоит на месте, готовый довести схватку до конца. Затем вновь появляется ворона, и по какой-то непонятной при-чине все словно куда-то исчезает и растворяется. После этого Карлос просыпается и садится на постели, осознавая, что находится у себя дома в Уэствуде. С него гра-дом льет пот, а он думает лишь об одном — когда же этот проклятый кошмар ис-чезнет?

Но, в конце концов, кому же и нести эту психическую ношу, как не Карлосу Ка-станеде? Ведь он — один из немногих европейских рационалистов, который глубо-ко проник в практику индейской магии. Карлос так долго ее изучал, что она боль-ше не покажется ему ни слишком примитивной, ни слишком гармоничной.

Еще в студенческие годы он прекрасно понимал, что ритуалы мексиканских бру-хо не возникли вдруг в I960 году. Они были по-настоящему первобытными, насчи-тывая в своей истории две, а то и три тысячи лет и восходя к культу пейота и гри-бов у ацтеков и толтеков, шаманов Сибири и Южной Америки. Карлос не просто так наткнулся на эту проблему. Хотя он родился в Перу, но старательно уверял в том, что происходит из Бразилии. И все же свое путешествие Карлос Арана начал не из Бразилии или Аризоны, Соноры или Оахаки, а с площади в Кахамарке, где он впервые узнал о существовании брухо.

Перуанская зима продолжается с июня по ноябрь. В это время над Андами висит разреженный туман. На западном побережье преобладают пейзажи пустынь, похо-жие на лунные ландшафты, над которыми носится холодный ветер, продувающий до мозга костей. В треугольнике, углами которого являются Трухильо, Кахамарка и Лима, живут индейцы племени кечуа в своих соломенных башмаках и шерстяных сарапе, которыми они спасаются от полночного бриза, дующего со стороны течения Гумбольдта. На западе находятся тропики, непроходимые джунгли и истоки Ама-зонки.

Салас -маленькая деревушка, расположенная на побережье Тихого океана, име-ет репутацию столицы северных курандеро, народных целителей. Неподалеку от Саласа находятся священные глубоководные лагуны, по берегам которых растут волшебные растения северного высокогорья. На высоте двенадцать тысяч футов над уровнем моря, вблизи от южной границы с Эквадором, раскинулись самые знаменитые лагуны Южной Америки, Лас-Хуарингас. Вдоль поросших тростником берегов скользят каноэ, в которых сидят темно-коричневые курандеро и брухо, и кажется, что поток времени уносится вспять, в каменноугольный период. Они все-гда носят с собой кожаные сумки, наполненные нюхательным порошком вилка и наркотическими растениями. В этих предгорьях словно бы находится природный супермаркет, наполненный психоделическими товарами: листья коки, священное растение дурман, древесные грибы Psilocybe и аяхуаска, «лоза духов мертвых». Тут и там же торчат изумрудные органные трубы «материнского» кактуса Сан-Педро, — самого сильного психоделического растения фантастического мира Лас-Хуарингас.

Сотни лет курандеро жили на высоте 12 тысяч футов над всем остальным миром. Они разрезали Сан-Педро на длинные куски, несколько часов кипятили их в своих черных горшках, а затем, задирая головы к звездному небу, пили этот волшебный настой. Под его воздействием, как утверждали курандеро, стираются все границы, исчезают все координаты и остается лишь полусознательное состояние, называе-мое ими «скользящим потоком».

В долине реки Чикама, примерно в 50 милях западнее того места, где родился Карлос Кастанеда, в тени мимоз и эвкалиптов находится так называемый «Храм брухо». Две пирамиды — Коа и Приета — возвышаются на плато, как коричневые стражи, изрядно потрепанные погодой. Внешняя стена храма разрушена, благода-ря чему открывается вид на древние рисунки. Терракотовые фризы тянутся вдоль потолка, на котором схематично изображенные кошки и ящерицы вечно танцуют свой последний танец. За сотни лет до строительства храма это место считалось священным. Здесь собирались молодые люди из Кахамарки, чтобы на закате перу-анского солнца внимать шаману с костлявым лицом, который рассказывал им ле-генды о союзниках и духах. Он был таким старым, что уже не имел имени, зато мог объяснить, что горы — это на самом деле сновидящие брухо, а животные и расте-ния неразрывно связаны с ними. Растения, как и люди, растут и умирают. И те и другие едят, оставляют потомство и общаются с окружающей средой. Шаман рас-сказывал, что, несмотря на кажущееся отличие, существует определенное родство между миром людей и миром растений, более того, это, фактически, один и тот же мир. Однако некоторые растения обладают весьма специфическими свойствами. Они являются магическими домашними духами и силами, благодаря которым чело-век обретает уникальное восприятие мира. В сущности, эти растения словно бы хо-тят поделиться с людьми своим взглядом на «отдельную реальность». Чтобы верно понимать эти взаимоотношения и правильно воспринимать природу вещей, человек должен избавить свое сознание от всех культурных наслоений, которые он накопил в процессе социализации, а затем встать на выходе «скользящего потока» и уви-деть.

Легендарный Шаман долины реки Чикама стал широко известным во всей Юж-ной Америке благодаря тому, что он в общих чертах обрисовал систему мышления, которая время от времени и в той или иной степени оказывает влияние на всех жи-телей американского континента.

Разумеется, далеко не впервые человеко-бог вскинул свою косматую голову, чтобы посмотреть на звезды, а затем заглянуть внутрь самого себя. Во всем мире существовали люди, занимавшиеся шаманством. Еще в эпоху палеолита магдален-ские художники рисовали своих шаманов, одетых в бизоньи шкуры, на стенах пе-щер в Труа-Фрере. Потом были египетские фанатики грибов и африканские шама-ны из опаленных солнцем эмиратов Судана. Шаманы и маги были везде. Словно эпидемия, шаманство прокатилось по западной Евразии и Сибири, а затем пере-секло Балтику и Тихий океан. Где бы ни росли магические растения, там же были и духи. На равнинах Северной Америки рос пейот, в Оахаке грибы, в Индии — зага-дочная сома, в Перу — аяхуаска, дурман и Сан-Педро.

Как и все его предшественники из других стран и времен, Легендарный Шаман объяснял своим ученикам, что растения не самоценны, а лишь являются средством достижения цели, которая даже в те времена называлась видением. Для инков это не имело никакого смысла, поскольку они были устремлены к звездам и плохо от-носились к наркотическим традициям курандеро, а еще хуже — к их индивидуа-лизму. Спустя триста лет на американский континент пришло христианство, но сра-зу ничего не изменилось, да и не могло измениться. Это как если бы Писарро пле-нил Атагу-альпу в нижней части Кахамарки — и сразу бы повсюду появились мис-сионеры, которые бы стали строить церкви, крестить новообращенных и рассылать во все стороны филантропическую помощь. Да, новообращенные действительно были, но были и те, кто не желал расставаться с прошлым, в частности, существо-вали курандеро, являвшиеся потомками тех курандеро, что жили еще при инках, не говоря уже о потомках тех, кто хоть однажды сидел у ног Легендарного Шамана. Их богами была дева Мария, Святой Отец и «материнский» кактус, который они называли Сан-Педро, но их духом был курчавый хомбре*... Мескалито. (Хомбре (исп.) -человек, мужчина).

В начале его исследований история еще не слишком довлела над Карлосом. Но постепенно он стал понимать, что индейцы, у которых он брал интервью, были остатками некогда всемогущего шаманского племени. Они помнили магические за-клинания, ритуалы и свои попытки видения, более того, создавалось впечатление, что они действовали в системе, главным правилом которой было сметание всяких границ.

В конце декабря 1960 года Карлос рассказал о том, как дон Хуан учил его осво-бождаться от своего прошлого, оставлять друзей и все, что было для него раньше дорого, для того, чтобы усвоить новый образ жизни. Индейцы называли это ста-новлением человека знания, причем это становление включало в себя довольно сложный процесс очищения от личного житейского опыта — именно этим и зани-мался Карлос Кастанеда. Хотя он никогда не писал об этом в своих книгах, но он действительно отдалился от меня в сентябре 1960, порвал со многими друзьями, начал вести беспорядочный образ жизни, пропускал деловые встречи и все больше времени проводил в Мексике.

К 1965 году у Карлоса уже была готова внушительная рукопись, однако не было денег на ее издание. Кроме того, он разочаровался в своей дипломной работе и не-которых преподавателях своего университета. Его первая книга «Учение дона Хуа-на» была опубликована три года спустя. За ней последовали вторая и третья книги. В конце 1974 вышла четвертая, заключительная — «Сказки о силе», которую вы-пустило издательство «Саймон энд Шустер».

Она была основана на данных 1971–1972 годов и рассказывала о конечной ста-дии ученичества. Карлоса готовили к обряду инициации. Он состоялся в пустыне, где дон Хуан наконец лишил себя таинственности, дав подробные объяснения сво-ей деятельности в качестве шамана и наставника. Достигнув наивысшей стадии ученичества, Карлос вдруг осознал, что все словно бы разлетелось на клочки, а его собственное сознание раскололось на фрагменты «чистого разума».

— Я собираюсь заняться практикой, — сказал мне Карлос однажды ночью в ок-тябре 1973 года. — Я должен был уйти, чтобы понять, о чем они говорили. Я дол-жен был написать обо всех этих чрезвычайно важных вещах. Сейчас у меня ничего нет. У меня есть штаны и трусы, и это все, что у меня есть в этом мире.

Довольно странно было слышать это от самого популярного мистика 70-х годов, на банковском счету которого лежали миллионы долларов, три книги были опубли-кованы, а четвертая полностью готова к печати.

— Она не выйдет, — с каким-то надрывом говорил Карлос. — Я еще должен по-работать и привести свою бедную голову в порядок.

Но его беспокоили не только ночные кошмары, долгие месяцы, проведенные за проклятой пишущей машинкой, и концовка, которая никак не удавалась, — за всем этим стояло нечто большее. Главное, что подтачивало его сознание изнутри, это то, что он, Карлос Кастанеда, беспристрастный летописец и кабинетный сочинитель, действительно начал верить во все написанное самим собой.

Основная загадка Кастанеды основывалась на том факте, что даже его ближай-шие друзья не были уверены в том, что он из себя представляет. В начале 70-х го-дов, по мере того, как его книги начали приобретать все большую популярность, сам Карлос становился все более мрачным и загадочным. До тех пор пока в мар-товском номере журнала «Тайм» за 1973 год не была опубликована статья о Кар-лосе, в которой рассказывалось о его перуанском происхождении, все полагали, что он родился в тех странах, о которых сам рассказывал, — Бразилии, Аргентине или Италии, — каждому он говорил что-то иное. Статья в «Тайм» оказала на после-дователей Кастанеды довольно забавное воздействие. Те, кто и до этого сомневал-ся во всех его «пустынных историях», прежде всего обратили внимание на тот факт, что он лгал, рассказывая о своей биографии до знакомства с доном Хуаном. Отсюда, естественно, следовал такой вывод — ему нельзя доверять, его книги сфабрикованы, а лгать он начал задолго до того, как стал издавать эти загадочные истории. В конце концов, рассуждали они, если он лжет по поводу столь безобид-ной вещи, как место своего рождения, то как можно доверять ему в гораздо более невероятных вещах, описанных в его книгах?

Истинные поклонники рассуждали иначе. То, что в его биографии имелись странные неточности, говорило в пользу Карлоса. В конце концов, разве не учил его дон Хуан «стирать свою личную историю», разве в число шаманских методик не входит способ «затемнять» прошлое? Поэтому неточности с биографией лишь под-тверждают тот факт, что Карлос продолжал жить в цивилизованном мире в соответ-ствии с доктринами своего наставника. Любые противоречия играют на усиление таинственности образа этого человека.

Внезапно Карлос оказался своего рода «магистром оккультных наук», властите-лем дум тех тысяч самых обыкновенных наркоманов, которые искали какую-то иную альтернативу. О нем стали распространять самые фантастические мифы и ле-генды, например, что он бессмертен. Тем временем Кастанеда не являлся на встре-чи, неделями пропадал в мексиканской пустыне и не подпускал к себе даже самых близких друзей. После того как он стер серию карандашных набросков, сделанных одним художником для журнала «Сайколоджи тудэй», оставив только часть своего лица в качестве иллюстрации к интервью, его поглотила собственная легенда. Он позволил сфотографировать себя для журнала «Тайм», но при этом водрузил перед собой гору эзотерических социологических трактатов, да еще скромно выглядывал из-за растопыренных пальцев, которыми заградил лицо. Идея состояла в том, что-бы защитить свою личность и несколько расхолодить общественное любопытство, тем более что от него требовали все больше информации о доне Хуане и его вол-шебном видении мира. Но что бы он ни делал — все играло на миф о нем.

Неизвестно, сколько времени ему потребовалось на то, чтобы создать следую-щую легенду о своем прошлом: родился в Бразилии, сын университетского про-фессора, учился в элитарной школе Буэнос-Айреса, затем в голливудской средней школе, наконец, в УКЛА. На самом деле все было не совсем так.

Карлос Сесар Сальвадор Арана Кастаньеда родился в Кахамарке (Перу) 25 де-кабря 1926 года. Он был сыном часовщика и ювелира по имени Сесар Арана Бу-рунгари, который владел небольшим магазинчиком в нижней части города. Когда Карлос родился, его мать, Сусана Кастаньеда Новоа, была хрупкой шестнадцати-летней девушкой с миндалевидными глазами. Семья отца приехала в Перу из Ита-лии и имела родственников в Сан-Паулу (Бразилия), однако самые близкие род-ные жили в Кахамарке. Сестра по имени Лусия Арана была его постоянным компа-ньоном во всех детских играх. Сейчас она вышла замуж за бизнесмена и по-прежнему живет в Перу.

С произношением его фамилии имелись определенные сложности. Согласно им-миграционным записям, Карлос Сесар Арана Кастаньеда прибыл в Штаты в 1951 году. Но живя в Америке, Карлос нередко подписывался как Карлос С. Аранья. Например, в 1957 году, когда он заключал для меня, тогда еще его подруги, со-глашение с телефонной компанией насчет кредита. Это непостоянство, по-видимому, брало свое начало из истории, которую он рассказывал друзьям в сере-дине 1959 года. По словам Карлоса, он являлся родственником бразильского гаучо, революционера и искусного дипломата Освальдо Араньи. Если бы его имя на самом деле писалось как Арана, то он вряд ли мог бы рассказывать такую историю. После того как он сократил свое имя до Карлоса Кастанеды, проблема с Араной или Ара-ньей отпала сама собой, однако в своих поздних интервью он продолжал туманно упоминать некоего дядю.

За несколько месяцев до рождения Карлоса Освальдо спас город Итаки во время 80-дневной осады, которой тот подвергся со стороны повстанцев под руководством Луиса Карлоса Престеса. В конце концов, Освальдо прошел через весь этот ма-ленький бразильский городок, волоча за собой по красной пыли раненную ногу, скаля зубы и размахивая пистолетом, как заправский ковбой. Он изгнал коммуни-стические банды, сохранил Итаки для правительства и, таким образом, заложил основу блестящей карьеры. В следующем году он залечил рану, а затем продолжил карьеру, став последовательно президентом, членом кабинета министров, послом и, наконец, председателем Генеральной Ассамблеи ООН. Но, как уверял Карлос, он до сих пор помнит всех своих перуанских родственников.

— Он говорил, что его дядя возглавлял весь клан, — сказал мне один из старых друзей, — и каждому приказывал, что ему делать. Карлос уверяет, что после его отъезда в США Освальдо посылал ему деньги, однако он отправлял их обратно в Бразилию.

На самом деле патриархом семьи Кастаньеда был дед Карлоса -невысокий, ры-жеватый итальянский иммигрант. Он был весьма неглуп, а его морщинистое лицо имело несомненное сходство с доном Хуаном, как его Карлос описывал в своих книгах. Дед любил рассказывать маленькие житейские истории, имевшие неожи-данный конец и весьма многозначительные. Кроме того, он постоянно что-нибудь изобретал. В начале тридцатых годов старик завершил один из самых важных сво-их проектов и созвал весь клан Кастаньеда-Арана для его демонстрации. Когда старик сорвал покрывало, все тетки буквально взвыли, а Сесар, который заранее знал об этом сооружении, торжественно поздравил своего отца со столь замеча-тельным изобретением. Впрочем, Карлос и его кузины были не слишком в этом уверены.

— Это — комнатный туалет, — похвастался дед, сияя от радости, — ну, кто хочет первым попробовать?

Прибыв в 1951 году в Соединенные Штаты, Карлос очень тщательно отбирал те факты своей биографии, о которых рассказывал друзьям. Кое о чем он все-таки проговаривался, особенно в разговорах со мной — своей женой. Мы поженились в мексиканском городе Тихуана в январе 1960 года.

Например, он рассказал мне о том, что, когда ему было всего восемь месяцев от роду, он однажды взглянул на свою тетку и вдруг назвал ее дьябло — что по-испански означает «дьявол». Это было первое слово, которое он произнес в своей жизни. Позднее он неоднократно помогал этой тетке советами по самым разным вопросам.

Карлос рос привлекательным маленьким мальчиком, курчавым, темноволосым, с темно-карими глазами и изящными ручками и ножками. Он был коренастым и не-высоким, причем последнее обстоятельство его сильно заботило. Став студентов в Лос-Анджелесе, Карлос часто говорил своим сокурсникам о том, как бы ему хоте-лось подрасти. Увы, его рост так и не превысил пяти с половиной футов.

В детстве он прислуживал в католической церкви. В 30-е годы церкви Кахамар-ки были весьма неказистыми, давно лишенными своего серебряного убранства и росписей — кроме двуцветных изображений Иисуса и девы Марии. Три церкви — Сан-Антонио, Эль-Белен и Собор — находились на центральной площади города. Как и все католики, принадлежавшие к среднему классу, Араны демонстрировали глубокое почтение к религии вообще и к папе Пию XI в частности. Впрочем, учась в колледже, Карлос все отрицал, называя себя иудеем-хасидом. В своих книгах он вообще воздерживался от обсуждения традиционной религии.

В 1932 году он поступил в подготовительный класс начальной школы. После за-нятий, а иногда и на выходных Карлос вертелся в отцовском магазине. Отец посто-янно был чем-то занят — то ремонтировал часовые механизмы, то покрывал позо-лотой износившиеся корпуса карманных часов, однако самым увлекательным заня-тием с точки зрения Карлоса было изготовление колец. Он не сводил глаз с отца, когда тот предлагал кахамаркским дамам свои изделия, разложенные на синем бархате под стеклом. Дела шли плохо, поскольку в мире разразился экономический кризис, однако всегда находились дамы, которые приносили отцу в починку свои драгоценности или присматривали себе какое-нибудь колечко или браслет.

Карлос живо интересовался работами с медью и золотом, сам принимал в них участие, однако между ним и его отцом имелась большая разница. Карлос видел, что Сесар работает в поте лица, а затем продает изделия своих рук, не думая ни о чем, кроме денег, которые за них можно получить. Однако когда сам Карлос изго-тавливал какое-нибудь кольцо или браслет, особенно с использованием золота и крученых серебряных нитей, то ему хотелось оставить его у себя или, на худой ко-нец, подарить кому-нибудь, кто смог бы оценить его мастерство. Отец был ремес-ленником, сын — художником. Продавать изделия своих рук, словно какую-нибудь колесную мазь или удобрения, казалось ему безумием.

Кроме того, его беспокоила еще одна вещь. Наблюдая день за днем скупость по-купательниц, Карлос выработал в себе стойкое отвращение к привычкам среднего класса. Например, он понимал, что местные дамы и щеголи не просто покупают драгоценности, но копят имущество. Сам Карлос редко носил драгоценности, зато время от времени дарил свои изделия друзьям и знакомым, считая, что эти поступ-ки возводят его в ранг художника.

— У меня есть дядя-холостяк, который оставил мне в Бразилии дом из 52 ком-нат, — рассказывал мне Карлос. — Он сделал это потому, что однажды в молодости я сделал и подарил ему маленькое колечко. Он жил в своем доме один, но после того, как я выказал ему свое уважение, разрешил мне переехать к нему. Этот дом всегда будет моим, разве что я не надумаю продать его или сделать с ним что-нибудь еще, — Карлос объяснил, что унаследовал дом в 1960 году, а позднее пре-вратил его в школу для девочек или что-то в этом роде.

Драгоценности, искусство, керамика и архитектура — все это буквально прони-зывает историю Перу, так что не было ничего удивительного в том, что молодой Карлос поддался вполне понятному увлечению. Спустя несколько лет, уже учась живописи и скульптуре в Национальной школе изящных искусств в Лиме, Карлос проводил немало часов в музеях и частных коллекциях, изучая ранние археологи-ческие находки. История всех этих каменных тарелок и чаш, зеркал из черного ян-таря и щитов, бирюзовых подвесок и бисера, костяных лопаточек и колец, золотых масок и мумий насчитывала не одну сотню лет. В прохладных залах Лимско-го му-зея археологии Карлос Арана изучал различные художественные направления. Там были представлены образцы религиозного культа племен, живших в Амазонии и чтивших богов-ягуаров; керамика моче, выполненная в реалистичной манере; коричневые кирпичи с арабесками; изящные полированные изделия культуры чи-му. Карлос внимательно рассматривал макеты строений и храмов, выстроенных ин-ками. Многие из представленных предметов когда-то принадлежали шаманам — например, вазы, изображавшие воинов с маленькими квадратными щитами и була-вами, которые хватали побежденных противников за волосы. Иногда там были изображены целители, изгоняющие злых духов или высасывающие яд из ран. Но самыми интересными были длинные ряды чавинских кувшинов, особенно те из них, которые были расписаны ягуарами и кактусами Сан-Педро.

Многое из всего этого Карлос уже видел прежде. Итоги трехтысячелетней перу-анской истории лежали на прилавке магазина его отца Сесара, хотя и сведенные до самого примитивного, потребительского уровня. Настоящие шедевры, разумеет-ся, находились здесь, в музее. Вся эта керамика, арабески, кольца и браслеты с орнаментом, расписные кувшины и чеканка — все это и было настоящим перуан-ским искусством. Карлос внимательно изучал приемы и технологии древних перу-анских художников, отмечая то, что его интересовало сильнее всего. Большинство сюжетов имело в своей основе древние мифы и магические ритуалы.

Еще в детстве Карлос слышал рассказы курандеро о воинах, духах и тому по-добных вещах. Народные целители пользовались в Кахамарке огромным успехом, однако Араны принадлежали к типичным представителям среднего класса, а пото-му предпочитали обращаться к представителям современной медицины. Когда Карлос или Лусия заболевали к ним приглашали доктора, а не курандеро. Зато ин-дейцы, нищие метисы и северные горцы безоговорочно верили во всемогущество колдовства. Как и многие другие молодые люди, Карлос проявлял определенный интерес к курандеро, не раз наблюдая за тем, как они покупали и продавали свои волшебные растения. Обычно они сидели за самодельными деревянными прилав-ками, на которых стояли стеклянные кувшины, называемые сегурос, заполненные растениями и запечатанные для лучшей сохранности духа.

Иногда Карлос был свидетелем того, как курандеро беседовали между собой, рассевшись вокруг бездействующего фонтана, который находился в центре Пласа де Армас. Это была огромная и пыльная площадь, которая служила центром дело-вой активности Кахамарки. Именно на этом месте несколько столетий назад Писар-ро пленил Атагуальпу, ознаменовав тем самым поворотный пункт в истории Перу. По воскресеньям эта площадь заполнялась испанскими леди и темными джентль-менами-метисами. Величественные скотовладельцы с юга, приехавшие заключать важные сделки, громыхали по бетону своими тяжеленными сапогами. Здесь можно было увидеть и простых фермеров, и щеголей из предместий, и матерей с детьми, и, конечно, загадочных шаманов из Северного Перу.

Наверное, очень немногие из тех, кого Карлос считал курандеро, являлись тако-выми на самом деле. Скорее всего, большинство из них составляли старые чудаки, которым просто нравилось слоняться по площади. По внешнему виду их было трудно отличить, ведь сущность курандеро заключалась в их древнем, индивидуа-листическом взгляде на мир.

Волшебный настой из кактуса Сан-Педро активизировал «внутренний глаз», ко-торый был способен проникать в самую глубинную причину болезни и лечить ее с помощью космических мистерий страдания. Был ли это рак, простуда или одержи-мость, курандеро мог справиться с чем угодно, поскольку опирался на огромные и тщательно отработанные традиции. Придя на площадь в любой день недели, вы всегда могли застать там пару курандеро, беседующих о растениях и духах. Затем кто-нибудь обязательно упоминал Легендарного Шамана из долины реки Чикама, где находится «Храм брухо», после чего все немедленно снимали свои шляпы в знак глубочайшего уважения.

Курандеро из северных районов Перу всегда были более знающими и образо-ванными, чем их коллеги с юга. Им были ведомы почти все свойства используемых наркотиков. Например, они знали о том, что активным алкалоидом, содержащимся в Сан-Педро (Trichocerreus pachanoi), является мескалин, причем в килограмме кактуса его содержится примерно 1,2 грамма. Это не такой могучий наркотик, как пейот, произрастающий в Центральной и Северной Америке и содержащий целых 38 алкалоидов. В 1920 году кактус Сан-Педро был впервые описан и классифици-рован в академической литературе. Экспедиция Н. Л. Бриттона и Дж. Н. Роуза нашла в горных районах Эквадора гигантскую разновидность этого кактуса, названную ими Сан-Педрильо. Местные жители называли его агуа-колла. В конце 50-х годов западные ученые начали понимать, что этот же кактус растет в Перу и Боливии. Курандеро знали это на протяжении многих веков.

Одним из современных перуанских курандеро был Эдуарде Кальдерон Паломи-но, портрет которого висит над столом Дугласа Шарона в его кабинете в УКЛА. Па-ломино был учителем Шарона в те годы, когда он жил в высокогорных районах страны. Шарон прошел свой собственный курс обучения задолго до того, как встре-тился с Карлосом в УКЛА. В беседах между собой они отметили огромное количе-ство совпадений между учениями Эдуарде и дона Хуана. Это было очень любопыт-но, поскольку наводило на мысль о том, что или дон Хуан придерживался широко распространенной традиции, или был воспитан не столько в традициях индейцев яки (которые не используют галлюциногены), сколько в традициях тех старых ку-рандеро, которых Карлос встречал на площади Пласа де Армас. Одно можно было сказать наверняка — Эдуарде был живым магом с перуанского побережья, который прекрасно знал о том, на что похож вечер в обществе кактуса Сан-Педро. Все это очень напоминало опыт самого Карлоса.

— Для начала — легкое, едва заметное головокружение, — говорил Эдуарде. — Затем — невероятная проницательность, прояснение всех индивидуальных способ-ностей. Это порождает некоторое телесное оцепенение и ведет к спокойствию духа. После этого наступает отчужденность, своеобразный вид визуальной силы, вклю-чающий в себя все чувства индивида: зрение, слух, осязание, обоняние, ощущение и так называемое «шестое чувство» — телепатическое чувство перемещения через пространство и материю... Это развивает силу восприятия... В этом смысле, когда захочется увидеть нечто отдаленное... можно будет различить силы, проблемы и беспокойства на огромном расстоянии, так, как будто бы непосредственно имеешь с ними дело...

Разумеется, прежде всего курандеро хотят отказаться от обычного способа вос-приятия мира и перейти к отдельной реальности.

— Каждый должен суметь «выпрыгнуть» из своего сознательно-разумного со-стояния. В этом и состоит принципиальная задача учения курандеро. С помощью волшебных растений, песнопений и поиска глубинного основания проблемы, под-сознание распускается как цветок, открывая свои тайники. Все идет само собой, говорят сами вещи. И этот весьма практичный способ... был известен еще древним жителям Перу.

Все это, разумеется, очень далеко от общепринятого «здравого смысла», но едва ли представляло из себя что-то новое для тех, кто, подобно Карлосу, вырос в Перу. Он знал народных целителей, был знаком с их методами лечения, изгнания духов или обретения нового видения мира, сильно отличающегося от общепринятого. Но тогда он еще не принимал этого, как, впрочем, и многого другого.

Однажды в августе 1961 года, находясь в доме одного из друзей дона Хуана, Карлос понял, что почти ничего не знает о галлюциногенах, а слово мескаль ему вообще ни о чем не говорило. А ведь тем вечером собравшиеся в доме люди пуска-ли по кругу именно мескаль. Хозяин хижины — темнолицый и неповоротливый ин-деец лет пятидесяти, интересовался Южной Америкой и стал расспрашивать Кар-лоса, употребляют ли там мескаль. На это Карлос лишь покачал головой и заявил, что ни о чем подобном не слышал.

Ничто не указывает на то, что молодой Карлос был когда-либо допущен в святая святых перуанской магии. Все в окрестностях Кахамарки знали, что старые куран-деро упорно изнуряют себя поисками Сан-Педро, но никто не понимал, зачем они это делают. Все видели лишь внешние проявления действия этого кактуса — пес-нопения, экстатические танцы, дикую жестикуляцию, что входило в набор приемов народного целителя. Но для того, чтобы проникнуть в суть удивительной системы магов, надо было пройти стадию ученичества, причем не важно где — в Перу или Мексике.

— Я должен заметить, что имеются определенные структурные параллели — в том смысле, что он мог приобрести свою восприимчивость, живя в такой среде, где постоянно говорят о курандеро, — говорит Шарон о своем коллеге. — Курандеро являются частью народного фольклора. В Перу они продают свои травы на каждом углу. Это повседневное явление. Однако он полностью вдохновлен всем этим. Можно быть хорошо знакомым с философскими и структурными основаниями ша-манизма самого по себе, общаться с тем миром, где происходят подобные вещи, од-нако нет необходимости идти тем путем, которым, по моему мнению, он сегодня следует.

В детстве Карлос любил запускать воздушных змеев. Это было очень популяр-ное занятие среди его соседей. Он проводил немало часов на продуваемых всеми ветрами склонах гор, управляя полетом самодельного змея. Карлос достиг в этом деле немалого совершенства, а повзрослев, стал настоящим охотником. Нередко он отправлялся пострелять птиц в полном одиночестве. Семейство Арана только при-ветствовало подобное занятие, особенно когда он возвращался с добычей.

Однажды летом в окрестностях объявился сокол-альбинос, который пристра-стился к охоте на кур местных фермеров. Дед Карлоса был фермером и, вполне естественно, объявил войну зловредной птице. Однако сокол проявлял удивитель-ную изобретательность. Карлос и дед ночами сидели в засаде, но им удавалось за-метить сокола, когда уже было слишком поздно, — схватив когтями очередного леггорна, тот уносился с добычей.

Так продолжалось несколько недель вплоть до того дня, пока Карлос не обна-ружил сокола, сидевшего на вершине эвкалипта. Затаив дыхание, он медленно поднял к плечу винтовку и вдруг представил себе: один выстрел — белые перья полетят вниз, и все будет кончено. Карлос так и не смог заставить себя нажать на спусковой крючок.

По его словам, двадцать лет спустя он понял, почему не смог этого сделать. Именно через двадцать лет он встретился с доном Хуаном и осознал, что там, на дереве, сидел не просто белый сокол, а некий символ, предзнаменование. Будет абсолютно правильно сказать, что в тот момент Карлосом овладела какая-то таин-ственная сила. Смерть, его мудрейший советник, который всегда стоит слева, посо-ветовала ему не убивать этот живой символ, хотя сам Карлос в тот момент мог этого просто не осознавать. Подобное объяснение прекрасно вписывается в шаманскую картину мира, но тогда молодой Карлос понял лишь одно — он потерпел неудачу. И осознание этого поражения, по его собственным словам, стало одним из основ-ных комплексов его детства. Карлос утверждал, что рос боязливым и одиноким мальчиком, причем сам не знал почему. Вскоре после своего прибытия в Америку, он рассказал некоторым людям о жестоком и порой весьма эксцентричном обраще-нии, которому подвергался со стороны своих кузин и кузенов. По-видимому, имен-но это обращение и послужило причиной того, что он начал терять чувство уверен-ности в себе, а соответственно, и самоуважение. Сам он никогда не выдвигал эту идею, хотя у некоторых людей создалось впечатление, что и его мексиканские ис-следования, и годы литературной работы были продиктованы в первую очередь стремлением к самоутверждению.

В одной из долгих бесед со мной Карлос поведал об инциденте с мальчиком, у которого был «нос пуговкой». Позднее этот эпизод вошел в книгу «Отдельная ре-альность». В конце 1934 года Карлос учился в третьем классе Кахамаркской начальной школы. Он уже начал «показывать зубы» своим кузенам и даже изде-ваться над более слабыми детьми. Одним из них был мальчик с «пуговичным но-сом», которого звали Хоакин, Он был первоклассником и всегда вертелся вокруг Карлоса. Однажды тот, не подумав, опрокинул на него классную доску и сломал ему ключицу. Когда он затем посмотрел на Хоакина, увидел его искаженное болью лицо и искалеченную маленькую руку, то шок оказался сильнее, чем он мог выне-сти.

Это было видно даже по тому, как он сам описывал этот эпизод. В своих ранних беседах со мной Карлос избегал касаться моральных проблем. Он словно бы пы-тался представить себе продолжение этой истории. Друзья слышали от него мно-жество вариантов, пока, наконец, все они не слились в один, вошедший в «От-дельную реальность». Правда, при этом обошлось без небольшого комментария дона Хуана, который тот обычно выдавал в подобных случаях.

Обсуждая со мной эту историю, Карлос никогда не выводил ее мораль, поэтому лишь после прочтения его книги я поняла, до какой степени он был потрясен. Он даже поклялся никогда больше не побеждать. Из всего этого эпизода Карлос сде-лал вывод, что его собственная роль -это роль не палача, но жертвы. Впоследствии дон Хуан заставил его изменить эту позицию.

Все это морализаторство подтолкнуло некоторых критиков высказать предполо-жение, что Карлос не столько мистик, сколько жулик. Но из того, что в этой книге много дидактики, нельзя делать вывод, будто ничего из изложенного там не было на самом деле. Факт остается фактом — все, описанное в книгах Карлоса, является чистой правдой.

Карлос Кастанеда действительно встретил старого индейца летом I960 года. Точнее сказать, он брал интервью у нескольких индейцев, и некоторые из них рас-сказывали ему об употреблении наркотиков и шаманизме. Он провел в Мексике не-сколько лет, беседуя с индейцами и изучая их образ жизни. И он действительно родился в Южной Америке, хотя и не в Бразилии, а в Перу — различие, по мнению Карлоса, не слишком существенное.

— Просить меня документально подтвердить собственную биографию — это при-мерно то же самое, что просить науку оправдать шаманство. Это лишает мир его волшебства и превращает нас всех в верстовые столбы, — горячился Карлос. Исто-рия о том, что его отец был университетским профессором, может показаться ло-жью, но на самом деле она лишь показывает, насколько символично Карлос упо-треблял такие слова, как «отец» или «мать». Говоря о своем отце или своей мате-ри, он далеко не всегда имел в виду супружескую чету, которая дала ему жизнь. Скорее, его слова имели духовно-символический смысл. Тем, кто поймет, что тво-рилось в душе Кастанеды, станут гораздо более понятны его книги. Конечно, может вновь возникнуть вопрос о том, как отделить обман от мистики, но одно несомнен-но: определенные персонажи в его книгах и в его жизни взаимозаменяемы или равнозначны, причем они не определяются биологией или какими-то иными обще-принятыми характеристиками. Его персонажи и истории зачастую являются резуль-татом определенного восприятия и определенных обстоятельств. Когда Карлос пи-сал о своем слабовольном отце, то он действительно считал его в тот момент тако-вым.

— Я и есть мой отец, — говорил он. — Прежде, чем я встретил дона Хуана, я провел многие годы, оттачивая карандаши и немедленно получая головную боль каждый раз, когда садился писать. Дон Хуан объяснил мне, что это глупо. Если ты хочешь что-то делать, делай это безупречно — только это и имеет значение.

В августе 1967 года он писал мне следующее: «Я вернулся на пару дней в твой старый дом и немедленно ощутил мощный прилив сентиментальности. Ты -моя се-мья, драгоценнейшая Маргарита. Моя душа без тебя буквально опустела, причем эту пустоту невозможно заполнить никакими делами или встречами».

Этого не было в его книгах, но в частных беседах, происходивших в 50-х годах, он третировал своего отца, издевательски называя его интеллектуалом, учителем и литератором, который не написал ни строчки. Время от время он заговаривал со мной об этом человеке, уверяя, что не любил его, поскольку тот был заурядной личностью, у которой все в жизни было расписано заранее.

— Я никогда не хотел быть похожим на него, — неизменно добавлял Карлос.

Сам Карлос добивался уверенности и престижа, хотел стать образованным чело-веком, получить степень доктора философии и стать человеком знания в общепри-нятом смысле. При этом он опасался участи претенциозного литературного поден-щика, вскакивающего на ходу в автобус, чтобы успеть на занятия, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и выполнять массу других обязанностей. Карлос Арана не хотел быть середняком, но удастся ли ему стать выдающимся, он пока не знал. Именно поэтому он и создал выдуманный образ. Ставя его перед со-бой в качестве «отца» и публично браня, Карлос пытался избежать того, чего больше всего боялся, избавиться от тех черт характера, которые сильнее всего ненавидел. Тот отец, о котором он рассказывал в своих книгах(и даже значительно ранее), был им самим. Или, говоря более точно, это был образ человека, отчасти списанного с Сесара, которым Карлос отчаянно не хотел становиться.

Его описание «матери» тоже состоит из достоверных деталей и вольных домыс-лов. Женщина, которую он упоминал в своих книгах и о которой рассказывал дру-зьям, содержала мои черты, черты различных подруг Карлоса по колледжу и его романтическое представление о Сусане Навоа Кастаньеде, которую он характери-зовал как «очень красивую» и «почти ребенка».

Весной 1972 года, когда Карлос преподавал в Калифорнийском университете в Ирвине, один из его студентов по имени Джон Уоллис записал рассказ Карлоса о его матери.

Она часто говорила ему: «Никто мне ничего не дарил. У меня нет кольца с брил-лиантом», — после чего начинала плакать. Карлос тоже плакал из-за того, что у его матери не было кольца с бриллиантом. Когда Карлос рассказал об этом дону Хуану, тот заявил следующее: «Если никто ей ничего не дарил, то она могла взять себе весь мир. Если человек может избавить себя от ужаса быть живым, то этого вполне достаточно».

Однако все это было не с его матерью, а со мной. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Карлос никогда не рассказывал эту историю до 1960 года. Это именно я, а не Сусана пожаловалась ему по поводу кольца. Поэтому, рассказывая эту исто-рию своим студентам, он имел в виду не свою мать, а именно меня. Его мать могла бы получить кольцо в любой момент, как только захотела, ведь его отец был юве-лиром.

В «Отдельной реальности» Карлос рассказывает видение, возникшее после при-ема пейота. В этом видении явилась его мать и что-то ему сказала. Он вспоминал, как она смеялась и шаркала по старому дому в домашних шлепанцах. И вновь в этом видении он, по всей видимости, вспомнил меня. Весной 1958 года я купила пару домашних шлепанцев, которые Карлос немедленно возненавидел. Особенно ему не нравилось то шарканье, которое я производила, когда перемещалась в них по дому.

— Они настолько ужасны, — однажды заявил он, — что я когда-нибудь заберу их себе.

И он действительно забрал эти шлепанцы и, вероятно, присоединил их к кол-лекции вещей, которая хранилась в его 52-комнатном бразильском особняке. Мой образ в шлепанцах запечатлелся в его памяти и, при первой же возможности, он использовал его для описания своей матери.

Проучившись три года в Кахамаркской средней школе, Карлос вместе с семьей переехал в Лиму. В 1948 году это был большой и шумный город, особенно по срав-нению с Кахамаркой. Они поселились на Хирон-Унион. Это была узкая, извилистая улица, пересекавшая шесть кварталов, в том числе и торговый центр, и соединяв-шая две большие площади. Именно в Лиме Карлос закончил Национальный кол-ледж Гвадалупской Божьей Матери и решил посвятить себя живописи и скульпту-ре. Еще мальчишкой его тянуло к искусству. Творческий подросток, он мечтал пре-вратиться в уважаемого художника.

Годы, проведенные в магазине отца в Кахамарке, дали Карлосу своеобразное художественное образование. Ему повезло в том, что довелось поработать с драго-ценными металлами. Для перуанского художника Лима была самым подходящим местом. Художники были повсюду — на лужайках и в скверах, на площадях и от-крытых верандах. Недаром Лиму считали столицей искусств южноамериканского тихоокеанского побережья.

В городе было много великолепных зданий шестнадцатого века. Особенно уди-вительны были церкви Св. Августина и Св. Франциска, президентский дворец и примыкавший к нему Кафедральный собор: мраморная облицовка, парапеты, ам-бразуры, сторожевые башенки, черные шпили и купола. Исторические сокровища хранились в дюжине музеев, самым знаменитым из которых был Исторический му-зей, возглавляемый в те времена романистом Хосе Марией Аргуэдасом. Здесь были собраны портреты всех вице-королей и освободителей, висевшие на стенах в стро-гой временной последовательности. Там же хранились причудливые сюрреалисти-ческие картины девятнадцатого века, покрывавшие собой целые стены. Словом, Лима была великим городом с точки зрения истории и искусства. Естественно, что он произвел на Карлоса неизгладимое впечатление.

Сусана Кастаньеда Навоа умерла в 1949 году. Сестра Карлоса вспоминала, что, когда это случилось, он был просто сражен горем. Отказавшись принимать участие в похоронах, Карлос заперся в своей комнате и провел там три дня подряд, не вы-ходя даже для того, чтобы поесть. За это время он начал пересматривать те до-вольно глубокие и сентиментальные чувства, которые испытывал к своей матери, постепенно распространив их на огромное количество людей, мест и предметов. Он находился в эмоциональной зависимости от своей матери, хотя ему уже исполни-лось двадцать лет. Поэтому ее смерть стала для него сокрушительным ударом. Карлосу даже вспомнились толстые посетительницы отцовского магазина, которые тратили так много денег на кольца и браслеты. Он называл это «пристрастием к безделушкам». Впрочем, позднее я тоже отличалась подобным пристрастием.

Он всегда считал себя слабым человеком, отчасти приписывая это своей зависи-мости от окружающих, особенно от своей матери. Когда она умерла, Карлос вне-запно почувствовал себя одиноко дрейфующим по безнадежно серому морю. Остальные члены семьи тоже, разумеется, были опечалены смертью Сусаны, но отнюдь не до такой степени. В течение трех дней, проведенных взаперти в своей комнате, Карлос пришел к выводу, что его привязанность к матери была слишком сильна, а потому имеется только один способ избежать подобных привязанностей в будущем — это обрести более приемлемое представление о всякого рода привязан-ностях и зависимостях. Это и есть проблема разрыва всех уз, или, по крайней ме-ре, ослабления их до тех пор, пока он не сможет добиться желаемого.

В своей книге он приписывает эту идею дону Хуану, а затем рассказывает о том, как старый индеец учил его избегать ошибок в виде жалости к самому себе и само-анализа, поскольку истина состоит в том, что привязанность к внешнему миру де-лает человека уязвимым. В книге все это выглядит очень мистичным, но все дело в том, что смерть матери была воспринята Карлосом очень болезненно и он решил по мере возможности избегать подобных ударов в будущем. Когда Карлос после трех-дневного заточения вышел из своей комнаты, то, по воспоминаниям сестер, заявил, что уходит из дома.

Карлос начал изучать живопись и скульптуру в перуанской Национальной школе изящных искусств, ощущая в себе соответствующие способности и намереваясь стать художником. При этом он мечтал не столько о славе, сколько о признании со стороны знающих его людей. Он планировал поехать в Америку, как только нако-пит достаточно денег. Освоив испанскую культуру Лимы, он отправится в Нью-Йорк, Лос-Анджелес или куда-нибудь еще, где люди еще не слишком знакомы с тем влиянием, которое Южная Америка оказала на мировое искусство. К этому времени он уже будет достаточно вооружен знаниями, чтобы произвести необходи-мое впечатление и выбрать себе подходящее место жительства.

Примерно в это же время Освальдо Аранья возвратился в свой дом в Рио, после того как отработал положенный срок в Нью-Йорке в качестве председателя Гене-ральной Ассамблеи ООН. Но перед этим он 12 лет был министром и 4 года работал в Вашингтоне послом Бразилии. Это был один из самых известных людей в Южной Америке, герой всего континента, поэтому когда он вернулся домой, то сразу стал предметом всеобщих разговоров. Можно не сомневаться, что именно после этого Карлос вознамерился отправиться в Америку по стопам дяди, как только закончит свое обучение в Лиме.

Будучи студентом, Карлос проводил время в музеях и художественных галереях, изучая технику старых мастеров, подмечая нюансы и пытаясь выработать соб-ственный стиль. Некоторые из его сокурсников по Национальной школе изящных искусств были весьма одаренными людьми, и иногда где-то в глубине сознания Карлоса возникал страх, что он недостаточно талантлив для того, чтобы зарабаты-вать себе на жизнь искусством. А ведь он собирался заниматься этим в послевоен-ной Америке, где имелась крайне жесткая конкуренция между иностранными ху-дожниками и скульпторами. Это была самая настоящая битва различных стилей за всеобщее признание, но Карлос рассчитывал на успех, если он сумеет усовершен-ствовать свое мастерство скульптора. Разумеется, живопись была не менее важна, но в данный момент его сильнее всего влекла именно скульптура. Дерево, стеатит и особенно терракота — Карлос предпочитал именно эти материалы для своих скульптур. Работа над ними позволяла забывать о ничтожности и монотонности жизни. Отец с удивлением обнаружил, что его старший сын из слабого и покорного мальчика превратился в уверенного и даже агрессивного студента. Карлос уверен-но себя чувствовал в любой компании, его поведение было свободным и непри-нужденным, он стал настоящим представителем богемы. При этом его манера об-щаться очаровывала собеседников, привлекая к себе всеобщее внимание. Хосе Бракамонте, один из приятелей Карлоса по Национальной школе изящных искус-ств, вспоминал его именно таким. Бракамонте говорил, что Карлос производил впе-чатление человека, живущего азартно и весело. Он увлекался картами, лошадями и игрой в кости.

— Мы все любили Карлоса, — вспоминал он, — он был умным, обаятельным, об-ладал живым воображением, и хотя являлся большим лгуном, но был настоящим другом.

И еще он вспоминал, что Карлос был буквально одержим желанием уехать в Со-единенные Штаты.

Карлос не просто пытался овладеть мастерством современной живописи маслом или акварелью или техникой терракотовой скульптуры — он пытался понять и усвоить всю колоссальную художественную культуру Южной Америки, накоплен-ную в течение многих веков. Для этого он изучал чавинское искусство, культуру мочика, повсеместно сохранившиеся следы архитектуры Тиуанако. Музеи и худо-жественные галереи Лимы были переполнены великолепнейшими образцами пе-руанского искусства, насчитывавшего свыше двух тысяч лет своей истории. Карлос читал специальную литературу, посещал занятия, ходил по музеям и пытался раз-вивать свой собственный стиль.

Музей Ларко Герреры имел прекрасную коллекцию искусства доколумбовой эры, а ведь существовали еще выставки в Историческом музее и университете. Но самой интересной коллекцией обладал Лимский музей археологии — там храни-лись круглые кувшины, которые использовали древние курандеро для приготов-ления своих волшебных отваров. Чавинские сосуды являлись конечным продуктом эволюции, которую совершили бутыли из тыквы и глиняные горшки, использовав-шиеся перуанскими магами каменного века. Эти сосуды были расписаны изобра-жениями ягуаров, курандеро, воинов и кактуса Сан-Педро. Глядя на них, можно было представить себе бледно-лиловые горные пики и непроходимые джунгли, а также первые митоты первобытных людей, которые ели, когда испытывали голод, работали, когда испытывали в этом потребность, и спали там, где их застигал сон. Они-то уж точно не знали никаких ограничений и условностей и вели по-настоящему свободный образ жизни.

В качестве студента художественной школы Карлоса больше интересовали стили и техники древних художников, а не их место в шаманской традиции. Время от времени среди студентов возникали разговоры о магии и колдовстве, однако Кар-лосу все это казалось довольно чуждым, особенно с точки зрения его основной це-ли — стать утонченным и знаменитым художником. Он достаточно много знал о со-временных целителях его родной Кахамарки, но в то время эта тема не слишком его увлекала. Он наслаждался радостями студенческой жизни, занимался искус-ством, играл в карты, ходил на скачки и пил вино с друзьями. Его привлекали ин-теллигентные, чуждые условностям, творческие люди, ему нравилось вращаться в кругу художников и поэтов, писателей и золотой молодежи. Повсюду проходили выставки и поэтические вечера, на которых обсуждались произведения Хименеса и Лорки.

Карлос рассказывал своим американским друзьям, как он стал настолько не-управляем, что Освальдо решил отправить его в Штаты. По его словам, одной из причин недовольства Освальдо стала дружба Карлоса с китаянкой, которая курила опиум. Это было его первое столкновение с наркотиками. Карлос уверял, что сна-чала приехал в Нью-Йорк, хотя согласно иммиграционным архивам, первым аме-риканским городом для него стал Сан-Франциско, куда он прибыл в 1951 году. Позднее он переехал в Лос-Анджелес.

Лидетт Мадуро, которая жила со своими родителями в Голливуде, стала его лучшей подругой. Он называл ее Нанеккой и встречался с ней вплоть до конца 1955 года. Именно Лидетт привела Карлоса ко мне домой в конце того же года. Ее мать, миссис Анхела Мадуро, сшила для меня два вечерних платья и попросила свою дочь отнести их мне. Карлос вызвался ее сопровождать. Я жила на 8-ой ули-це, в доме, принадлежавшем моей тете. Когда эта парочка явилась в мою квартиру, я попросила их подождать, пока не примерю оба платья. Карлос молча сел в углу, а Лидетт стала помогать мне переодеваться. Наконец она спохватилась и предста-вила мне своего спутника:

— Мой друг Карлос из Южной Америки.

Это был невысокий смуглый человек с черными вьющимися волосами, тонкие завитки которых прикрывали его лоб. У него были огромные карие глаза, причем радужная оболочка левого глаза постоянно видоизменялась, что создавало стран-ное впечатление, будто он смотрит этим глазом вам за спину. Он пытался скрывать этот недостаток, глядя в сторону или шутливо косоглазя, но производил при этом впечатление болезненно застенчивого человека. Карлос был похож на жителя вы-сокогорья -невысокий, но проворный, с просторной грудью и тонкими бровями. Он улыбался широко, но заискивающе, а его орлиный нос сильнее чем что-либо дру-гое свидетельствовал о наличии индейских предков. И хотя за весь вечер он так ничего и не сказал, я была весьма заинтригована.

Спустя несколько дней я отправилась к Мадуро, чтобы окончательно забрать свои платья. Заранее предчувствуя, что встречу там Карлоса, я взяла с собой эк-земпляр «Поиска», духовной книги, принадлежавшей перу моего любимого мисти-ка и гуру Невилла Годдарда. Карлос был там и, казалось, искренне обрадовался моей книге. Мы говорили о Сан-Пауло и искусстве. Карлос сказал, что он художник и хотел бы изваять мое изображение в терракоте. Это была своего рода уловка, ко-торой ему нравилось обольщать женщин. На форзаце «Поиска» я заранее написала свое имя, адрес и номер домашнего телефона. Мы чуть-чуть поговорили о Невилле, и Карлос пообещал прочитать книгу и вернуть ее мне.

Годдард родился на Барбадосе, затем уехал в США и стал довольно известным учителем на Западном побережье. Ранее в своей жизни он был учеником индийца по имени Абдулла. Решив, что усвоил всю его премудрость, Годдард стал прово-дить время в разъездах между Лос-Анджелесом, Сан-Франциско и Нью-Йорком, читая лекции и сочиняя книги. Любимой темой его разглагольствований была ми-стика со ссылками на Уильяма Блейка, Библию и Платона, что производило впечат-ление академической респектабельности. Невилл имел властный вид и хорошо по-ставленный голос. Он говорил в той же манере, в какой и писал, — это напоминало прозу Калила Джебрана. Я посещала лекции Годдарда и покупала его книги.

— Бог — это сознание «Я ЕСМЬ», — провозглашал Невилл с трибуны, — а Хри-стос — это ваше чудесное человеческое воображение. У всего, абсолютно у всего есть значение и смысл.

Невилл утверждал, что человек не может понять глубинное значение Космиче-ской Связи, а потому видит мир как движущуюся панораму бессмысленных собы-тий. Он часто ссылался на платоновскую аллегорию «пещеры» и цитировал древ-нееврейские рассуждения о «видимых вещах, которые не состоят из вещей зри-мых». Но больше всего ему нравился Уильям Блейк, и порой он завершал свои лекции цитатой из этого поэта: «Все, что вы видите, находится в вашем воображе-нии, в котором этот мир, где господствует смерть, не более чем тень... Однажды вы, как Навуходоносор, пробудитесь и обнаружите, что никогда не жили и никогда не умрете, разве что в сновидении».

Во время первого визита Лидетт и Карлоса в мою квартиру я упомянула о том, что вечером собираюсь отправиться на лекцию Невилла. Позднее, когда я застала Карлоса у Лидетт, то перед тем, как вручить ему книгу, перечитала некоторые из наставлений Годдарда. В данном случае, у меня была двоякая цель. Я действи-тельно верила в Невилла, поэтому при первой возможности пыталась обратить в свою веру новых знакомых. Во-вторых, я хотела снова увидеть Карлоса — и имен-но для этого подписала форзац. Решив, что он 'обязательно заметит эту надпись, я стала ждать звонка.

Прошло полгода, но звонка все не было. Я решила не отступать и записалась на курсы, которые сам Невилл называл «Контролируемое воображение» (то есть кон-тролируемые сновидения) и которые сводились к обучению интенсивной концен-трации внимания на какой-либо цели до тех пор, пока она не становилась реально-стью. Невилл поощрял своих студентов выбирать себе желание из сновидений и бессознательных позывов. Он учил их внимательно присматриваться к тому, чего они хотят добиться, и концентрироваться на этом желании перед тем, как заснуть. Сон как бы узаконивал те инструкции, которые были выданы подсознанием. Итак, я сосредоточила всю свою умственную энергию, и это принесло желаемый резуль-тат — Карлос позвонил мне и спросил, не может ли он зайти и показать несколько своих картин. Это было в июне 1956 года, в 9 часов вечера.

Я поинтересовалась тем, будет ли его сопровождать Лидетт, но Карлос заявил, что не имеет ни малейшего представления о том, кто это такая. Сначала я подума-ла, что это шутка — Карлос просто хотел сказать, что придет один. Но позднее вы-яснилось, что Карлос и не думал шутить. У него была манера заводить самые дру-жеские отношения, а затем резко и внезапно их рвать, после чего делать вид, что никогда и не был знаком с этим человеком.

— Я привык влюбляться до безумия, — говорил Карлос, — и буквально не отхо-дить от предмета своей страсти ни на шаг. Но зато потом — увы! — все кончено, моя возлюбленная исчерпана мной до конца, и я начинаю искать новую. Так будет продолжаться снова и снова до тех пор, пока мы не состаримся и не скажем: «Ни любви, ни возбуждения больше нет. Я готов к смерти». Это — типичный образец социального поведения, который все считают само собой разумеющимся, не думая, что может существовать какой-то другой. Но дон Хуан потребовал от меня пере-стать вести себя подобным образом. Он сказал, что ставить целью своей жизни бес-конечные романы с женщинами и подчинять все этой единственной цели по мень-шей мере нелепо. Разумеется, бывает и так, что на твоем пути встречается человек, при виде которого ты сразу испытываешь чувство восхищения, которое само по се-бе является чудом, — и это необходимо осознать. И все же следует касаться других лишь слегка, а не использовать их на всю катушку.

Летом 1955 года под именем «Карлос Кастанеда» он записался в Лос-Анджелесский Общественный Колледж (ЛА-ОК), представлявший собой комплекс старых кирпичных зданий, расположенных на Вермонт-стрит, к югу от Голливуда. Теперь эти старые здания заменены новыми, которые окружают уютный двор с пальмами и кустарником. Строительство новых зданий началось как раз в тот пе-риод, когда Карлос заканчивал учебу в колледже и поступал в УКЛА.

Согласно документам, которые все еще хранятся в архиве ЛАОК, он родился 25 декабря 1931 в Перу. Наверное, это одна из последних анкет, где он подтвердил, что родился в Перу. Остается неясным, когда и почему он начал лгать по поводу места своего рождения — возможно, это произошло вместе с повышением его соци-ального статуса. Или ему показалось уместнее вести свое происхождение из бога-той, интеллектуальной Бразилии, а не из бедного Перу. Обычно перуанцев воспри-нимали как нищих и забитых крестьян или суеверных индейцев, даже если это бы-ли выходцы из среднего класса больших городов.

Целью его приезда в США было получение хорошего образования и, по возмож-ности, обретение признания в качестве художника. На последнем поприще конку-ренция была крайне жесткой, и Карлос стал сомневаться в собственных силах. В свободное время он начал писать стихи и короткие рассказы, как правило с роман-тичными сюжетами, однако уверенности в литературном таланте у него тоже не было. Он был очень замкнутой личностью, становясь милым и обаятельным только в узком кругу близких друзей. Карлос не посещал вечеринок, предпочитая им вы-ставки, учебу и занятия искусством. На первых двух курсах ЛАОК, помимо обяза-тельных занятий по науке и литературе, он добровольно посещал лекции по жур-налистике. Кроме того, он записался сразу на два семинара по литературному ма-стерству. Преподаватель одного из них по имени Верной Кинг стал одним из пер-вых, кто анализировал рассказы и стихи Карлоса, поощряя его рвение и высказы-вая определенные пожелания.

В течение первой пары лет учебы в ЛАОК Карлос жил в маленькой квартирке с кухней, расположенной на Мэдисонстрит, неподалеку от студенческого городка. Я купила и повесила там занавески, да и вообще всячески помогала устроиться. Он завел новых друзей и теперь возвращался в свою комнату лишь для того, чтобы заниматься, рисовать или писать. В течение этого времени мы встречались от слу-чая к случаю. Теперь он стал старше, спокойнее, сдержаннее, да и вообще более серьезно относился к жизни, чем в те времена, когда еще жил в Лиме. Надо ска-зать, что он выглядел, да и был взрослее большинства студентов ЛАОК, Несмотря на анкетные данные, на самом деле ему уже исполнилось не 24, а 29 лет. Его це-лью было получить начальное гуманитарное образование, а затем перевестись в УКЛА, Стэнфорд или куда-нибудь еще. Куда именно, Карлос не знал. Если он не сможет стать художником, то ему придется стать учителем колледжа и преподавать психологию, археологию, антропологию или литературу. Иногда подобное призва-ние представлялось ему не столь ужасным, но в другие времена переход на препо-давательскую стезю казался самым постыдным поражением!

Карлосу нравилось встречаться с Лидетт. Она не задавала ему вопросов о его прошлом, а когда он пребывал в растерянности, оказывала неназойливую под-держку. К середине 1956 года он начал предпочитать встречи со мной. Мы ходили на художественные выставки и балет, посещали концерты, лекции и прочие куль-турные мероприятия, которые проводились в колледже или университетских го-родках. На моих глазах Карлос пристрастился к кино, причем особенно ему нрави-лись классические русские фильмы, а также фильмы Ингмара Бергмана.

Все это началось после его первого визита ко мне, когда он принес показать свои картины, писанные маслом. Они были очень стилизованы и колоритны. Одна из них изображала то ли реального старика, то ли какой-то призрак дикаря из джунглей Амазонки, колотившего в свой барабан. Карлос подсел ко мне на диван, показывая по очереди свои картины и рассказывая, под кого они стилизованы — Дали, Доре, Эль Греко, Гойя и так далее. Картины были дерзкими, выполненными в каком-то первобытном дизайне и, на мой взгляд, весьма интересными. Но сам Карлос, казалось, испытывал какое-то двойственное чувство. Да, картины были хорошими, но слишком над многим еще предстояло работать, многое еще должно было прийти со временем и опытом. Я обратила внимание на его грустную улыбку и отметила про себя, что он не слишком-то уверен в своих способностях.

Выйдя в кухню, я взяла там бутылку вина «Матеус», которое Карлос любил больше всего, в шутку называя его своим самым драгоценным учителем. В тот ве-чер он, даже ничего не предпринимая для этого, произвел на меня сильное впе-чатление. Одно его присутствие словно бы подтверждало истинность мистических методик Невилла Годдарта. Шесть месяцев я практиковала «контролируемое вооб-ражение» — то есть представляла себя в обществе Карлоса — и вот теперь это свершилось. То, что заставило его прийти, находилось за гранью логических объ-яснений, и вы бы напрасно потратили время, пытаясь убедить меня в обратном.

Я рассказала Карлосу о Невилле, «контролируемом воображении» и новом ми-стицизме, который порождает игру ваших чувств — вы видите, слышите, ощущаете и обоняете все, что согласно вашему представлению уже имеете, а затем позволяе-те этому исчезнуть. За три дня до этого я слушала рассказ Невилла о «контролиру-емом воображении», во время которого он цитировал Песнь Песен царя Соломо-на — о том, как некто, лежа на постели, ищет в ночи душу того, кого он любит.

Невилл уверял, что сновидения обладают необычайной силой и, при определен-ных обстоятельствах, спящие могут манипулировать своими сновидениями, отбирая из всего многообразия своих мыслей именно те, которые обладают наибольшим мо-гуществом. Идея Невилла состояла в том, что сначала надо достичь полного рас-слабления — например, в постели, перед сном, — а затем создать мысленный сце-нарий, согласно которому вы уже имеете все, что когда-либо хотели иметь. Дей-ствуя так, как если бы желаемое уже стало реальностью, вы зачастую успешно во-площаете его в жизнь. Чтобы запрограммировать свои сновидения. Невилл предла-гал студентам следующее — балансируя на грани сна, постараться сконцентриро-ваться на одном объекте или одной цели. Постепенно граница между сном и реаль-ностью размывается и становится условной. На основе всего этого я с религиозной пылкостью практиковала «контролируемое воображение» — и вот, внезапно, Кар-лос возник в моей квартире со своими картинами.

Хотя мой рассказ его не убедил, он заинтересовался той идеей, что сны и реаль-ность одинаково достоверны. Кроме того, он был заинтригован верой Невилла в могущество снов и его попытками контролировать сновидения.

Идея о единстве сновидения и реальности была для него далеко не нова. Пьеса «La Vida es Sueno» («Жизнь -это сон») входила в набор литературы для обязатель-ного чтения школьников Кахамарки. Драматург Педро Кальдерой де ла Барка по-лагал жизнь тенью, точнее, коварной полутенью-полусветом, через которую про-кладывает себе дорогу сон. Но сильнее всего Карлоса заинтересовал сам Невилл, который выглядел таким таинственным. Никто точно не знал — кто он и откуда? Что-то говорили об острове Барбадос и о том, что Невилл был сыном очень богатого плантатора, однако ничего не было известно наверняка. Никто даже не знал прав-ды о его индийском учителе Абдулле, который всегда был где-то там, в джунглях. Единственное, в чем вы могли быть уверены, так это в том, что Невилл — вот он, перед вами, и что он вернется к вам на следующей неделе, чтобы затем снова ис-чезнуть...

Такая ситуация имела определенные преимущества. Отсутствие прошлого осво-бождает — и Карлос это прекрасно понял. В середине 50-х годов Невилл был да-леко не единственным мистиком в городе. Все калифорнийское побережье было взволновано нашествием целой толпы мистиков и экстрасенсов.

Главным специалистом по паранормальному был Дж. Б. Раин, американский бо-таник, который с конца 20-х годов занялся психическими исследованиями. Именно Раин придумал такие выражения, как «экстрасенсорная перцепция» и «пси» (т. е. «психические» феномены)*. В своей лаборатории в Дюкском университете Раин изучал различных людей-«сенситивов», которые могли угадывать карты «всле-пую». Многие из казавшихся фантастически успешными данных убеждали сомне-вающихся. В Лос-Анджелесе и Сан-Франциско появились группы энтузиастов этого направления науки. Повсюду возникали кружки любителей научной фантастики и новые секты. Такие философы-мистики, как Невилл, пользовались завидной попу-лярностью. В середине 50-х годов даже учащиеся средних школ писали сочинения о «новых» пси-феноменах. Учебные циклы оказались перегружены спецкурсами по ЭСП, Голливуд мгновенно откликнулся тем, что снял несколько фильмов в жанре научной фантастики, в том числе и с участием летающих тарелок. (На самом деле термин «экстрасенсорная перцепция» (сверхчувственное восприятие) употреблял еще в 1870 г. сэр Ричард Бертон. Термин «леи», объединяющий ЭСП и психокинез, предложили в 1946 г. английские психологи Таулесс и Вейзнер.)

Карлос оказался в самой гуще всей этой вакханалии, хотя и старался избегать подобного эрзац-оккультизма. Курандеро могли казаться магами лишь в глазах не-грамотных перуанских крестьян, а теперь вдруг студенты колледжей — дети из се-мей, относящихся к высшему слою среднего класса, — проводят время в яростных спорах по поводу психических исследований. И вот даже я, вполне здравомысля-щая на вид девушка, начала приставать к нему с каким-то барбадосским мистиком, новоявленным Буддой. Конечно, это происходило не только в Калифорнии. Домо-хозяйки и их мужья-механики, разглядывающие из своих окон красные холмы Джорджии, зубные врачи в Техасе, фермеры в Айове и тысячи, тысячи других — все они искали чего-то... чего-то необычного! Взгляды устремлялись в черноту звездного неба — не появится ли там какой-то сверкающий и совершающий немыс-лимые маневры объект. Все были в той или иной степени увлечены оккультизмом, и мы с Карлосом не стали исключением.

После своего первого визита, Карлос старался видеться со мной как можно чаще. В отличие от Лидетт, я интересовалась его прошлым, и он рассказал мне историю о том, что на самом деле он родился в Италии, 25 декабря 1931 года, у шестнадцати-летней девушки, которой пришлось из-за этого заканчивать школу в Швейцарии. Его отец, профессор, познакомился с его матерью, Сусаной Навоа, когда путеше-ствовал по свету. Тетка по материнской линии приехала в Италию и сразу после рождения Карлоса взяла его под свою опеку, перевезя из Италии в Бразилию, на семейную ферму, расположенную неподалеку от Сан-Паулу. На этой ферме он вы-рос, учился в местной школе, а затем отправился в Италию, где поступил в художе-ственную школу. После этого он в качестве иммигранта прибыл в Нью-Йорк — от-крывать для себя огромный американский континент. В Северной Америке он яко-бы посещал художественные школы Монреаля и Нью-Йорка, но никак не мог вы-брать предмета для специализации.

Здесь стоит отметить, что у Карлоса не было какой-то определенной цели, чтобы лгать мне или Лидетт. Однако эта ложь придавала его личности больший масштаб, а его картинам и скульптурам большую значимость. Впрочем, она явно не была ча-стью какого-то продуманного и далеко идущего плана. Просто в те времена для не-го не было никакого смысла упорно цепляться за точность в изложении своего прошлого. Такое время наступило позднее, когда дон Хуан потребовал от него сте-реть из памяти историю своей жизни.

А тогда Карлос просто развлекался, выдумывая разные истории из своей жизни. И, делая это, он буквально расцветал. Постепенно он начал морализировать на те-мы своих историй, и друзья заметили, что они стали приобретать все более дидак-тичный уклон. Однажды вечером, когда он испытывал особенно сильную депрес-сию, а с ним это случалось довольно часто, я спросила, почему он больше не улы-бается. Карлосу было мало просто ответить, ему непременно надо было поморали-зировать на эту тему — ведь он был серьезным человеком и хотел, чтобы я была спокойна, — ничего страшного в его неулыбчивости нет. Оказалось, что если у кого и есть проблемы, так это у меня, поскольку я «чертовски легкомысленна». Иногда я готова часами говорить о глупейших и ничтожнейших вещах, вроде одежды, цве-та новых штор и тому подобных пустяках.

Карлос рассказывал мне о том, как служил в армии, был ранен, и с тех пор у не-го остался шрам в нижней части живота и паху. Это якобы было настолько серьез-ное ранение, что пока он находился на краю смерти, его череп буквально раскалы-вали разные экзистенциальные вопросы. Именно тогда он и стал таким серьезным. По его словам, он служил в разведывательном подразделении в Испании или Ко-рее, или где-то еще.

— Было темно, когда пришли враги, — рассказывал он, — и я уже спал.

Далее из его рассказа следовало, что он проснулся от криков своих однополчан. К тому времени, когда он понял, что произошло, все бойцы его отделения или спаслись бегством, или были убиты. В лагере оставался только он. Каким-то чудом враги его не нашли. Карлос присел на койке, всматриваясь в темноту и чутко при-слушиваясь к малейшему звуку. Долгое время ничего не происходило, а затем он увидел смутные очертания врагов, которые шли — он звал это абсолютно точно, — чтобы убить его. Их было примерно полдюжины, и они набросились на него, сбро-сили на землю, связали лодыжки и подвесили на дерево вниз головой. Кровь при-лила к мозгу и его охватила паника. Он почти не заметил штыка, которым его уда-рили в живот и который проник в пах. Хлынувшая кровь залила его грудь, плечи, волосы, а от боли помутился рассудок. Когда он очнулся, то обнаружил себя рас-простертым на операционном столе — над ним тихо переговаривались врачи. Они еще не знали, что Карлос пришел в сознание и слышит их разговор, поэтому не скрываясь объявили, что ему не выжить.

Карлос рассказывал, что в какой-то момент он решил следующее: если ему все-таки удастся выжить, то он непременно станет другим человеком. Как только он получит эту возможность, то станет дорожить каждой минутой. Все, что он понял в тот необыкновенный момент, было необычайно важно.

Рассказывая, Карлос наклонился ко мне, и лицо его стало очень печальным. По-сле этого, продолжая он, его отношение к жизни полностью изменилось. Он по-клялся, что сколько бы времени ему ни было отпущено, он будет дорожить каждой минутой. Смерть может наступить в любой момент, поэтому надо жить, не забывая об этом ни на секунду. Второй раз Карлос упомянул о службе в армии, когда мы обсуждали проблему покупки дома и он заявил, что может обратиться за ссудой для ветеранов. И хотя мы не стали обращаться за этой ссудой, я сразу ему повери-ла, тем более что он держался очень скромно и даже сам стригся перед зеркалом. За исключением того случая, когда Карлос случайно отхватил себе прядь волос на затылке — после этого ему какое-то время даже пришлось носить повязку, — он стриг себя очень искусно. Кроме того, он умел перешивать и латать свою одежду. Порой он рассказывал, что научился этому в армии, порой — в таборе итальянских цыган. В архивах Министерства обороны нет никаких документов, подтверждающих службу Карлоса в армии.

На самом деле после приезда в Америку Карлос слонялся по Калифорнии — ис-кал возможность подработать, совершенствовал свой английский и пытался ско-пить денег, чтобы поступить в колледж. Время от времени он писал домой. Лусия все еще хранит эти письма, в которых он рассказывает о своей мнимой службе в армии и о том, как вынужден был оставить службу то ли после легкого ранения, то ли после «нервного шока».

Рассказывая все эти истории, Карлос как бы создавал себе более впечатляющую биографию. Это как если бы молодой, неуверенный в себе человек пытался выгля-деть как можно более респектабельным и, в процессе этого, постепенно избавлялся от своего настоящего прошлого.

Но нельзя сказать, что абсолютно все было неправдой. Карлос описывал мне свою любовь к матери, свое желание стать скульптором, свою двойственную нату-ру. Но к этим искренним излияниям добавлялись выдуманные истории, вроде его мнимой службы в армии. Рассказывая подобные истории, Карлос постепенно начал испытывать пьянящее чувство свободы и непринужденности. И он действительно освобождался, напуская туману в свое прошлое. В данном случае он походил на автора, придумывающего себе персонаж, которым, в сущности, был он сам.

Однажды вечером — дело было в сентябре 1957 года, когда мы с Карлосом пили китайский чай, — я попыталась сделать из него сторонника Невилла. Ранее на этой неделе, во время одной из своих регулярных лекций, проходивших в Уилшир-Ибел-театре, Невилл обсуждал одну из своих любимейших проблем — принцип Я ЕСМЬ. Он выводил его из Библии, где эти слова обозначают сущность человеческой натуры, хотя, скорее всего, они берут свое начало в вавилонском культе воды или даже в первобытных снах неандертальцев. Согласно Невиллу, эта фундаменталь-нейшая идея является продуктом древнего ствола мозга. Я ЕСМЫ Бог в Человеке...

— Это похоже на христианскую «душу», — говорила я Карлосу, — или на индус-ский «Атман». Это — своего рода безымянное присутствие в каждом из нас, — здесь я вспомнила одну из многочисленных мистических книг Невилла, выпущен-ную его собственным издательством, расположенным на Южной Ла-Бри-авеню. Понять человека — это не значит определить, богат он или беден, силен или слаб, грек или иудей, свободный или скованный, мужчина или женщина. Все эти пред-ставления ограничивают человека и держат его в плену.

Карлос вежливо заметил, что он все понял и все это очень интересно. И это был подлинный интерес. Карлос с самого начала интуитивно воспринимал рассуждения о самости как равнозначные рассуждениям о том, что существует нечто большее, чем опыт прожитых лет, стран и профессий, социальных ролей и всевозможных границ и запретов, что всем этим отнюдь не ограничивается содержание личности. В некоторые из высказанных Невиллом идей Карлос уже давно и твердо верил. Он все еще хранил у себя тот экземпляр «Поиска», который я когда-то дала ему во время нашей второй встречи. Прочитав эту книгу, он не очень-то хорошо понял, что скрывается за малопонятным философским жаргоном Невилла. Но я могла ему это объяснить. У меня была способность выделить в любой книге несколько самых су-щественных пассажей, которые были бы ему понятны. Постепенно в Карлосе проснулся умеренный интерес к мистике и загадочным феноменам психики.

Тем не менее он пока не испытывал особой симпатии к людям, подобным Невил-лу, которые, по всей видимости, представляли собой одну из разновидностей тех философствующих мистиков, что в изобилии водились в Лагуна-Бич и тому подоб-ных местах. Карлос немало размышлял по поводу книг, дорогостоящих лекций и телевизионных шоу Невилла. Все книжные магазины были завалены книгами Год-дарда, соседствуя там с книгами Дж. Б. Раина по парапсихологии. Впрочем, в 1957 году интерес к Раину заметно упал. Он пользовался большим успехом в 30-х, но двадцать лет критики со стороны ученых и журналистов вроде X. Л. Менкена осно-вательно подорвали позиции его Общества психических исследований, а его лек-ции в Дюкском университете все больше напоминали пародию на самого себя. И хотя дела у самого Раина шли неважно, его конкуренты процветали. По всей стране прокатилась новая волна интереса к оккультизму, экстрасенсорному восприятию, летающим тарелкам и научно-фантастическим фильмам Джона Агара. Таким обра-зом, мои разговоры о Я ЕСМЬ вкупе с разговорами о стаях НЛО, летающих над Кан-засом, и тому подобных вещах, пробудили в Карлосе желание испытать себя на по-прище паранормальных психических явлений.

Он изготовил колоду карт с пятью символами: кругом, квадратом, крестом, звез-дочкой и волной. Месяцами мы проверяли экстрасенсорные способности друг дру-га, пытаясь угадать значение этих карт, не смотря на их лицевую сторону. Больше всего для этих занятий подходил кофейный столик в моей гостиной. Карлос не-сколько стеснялся подобных занятий, а потому очень неохотно соглашался на при-сутствие посторонних. Мы испробовали несколько вариантов, но чаще всего ис-пользовали следующий: Карлос выкладывал карты рубашками вверх на стол перед собой, а затем давал мне указание по очереди мысленно представлять каждый из пяти символов. Я высказывала предположения, где находится карта с тем или иным символом, после чего он записывал мои варианты в блокнот и проверял. За-тем мы менялись ролями — и теперь уже я записывала и проверяла варианты Кар-лоса.

С самого начала он попытался придать нашим занятиям солидную научную ос-нову, сохраняя все записи и анализируя полученную статистику — именно так по-ступал и Раин. Карлос хотел постоянно придерживаться этой методики, хотя уже тогда начал испытывать смешанные чувства по поводу ограниченности общеприня-тых научных методик, применяемых в такого рода испытаниях. Однако пока он ис-пытывал необходимость сохранять научную респектабельность, хотя сами ученые считали все эти опыты по ЭСП вздором. Но, в конце концов, новые идеи всегда наталкивались на ожесточенное сопротивление со стороны представителей тради-ционной науки и обывателей. Кто как не они презрительно воротили свои носы от Галилея? Нельзя сказать, что Карлос был убежденным сторонником «летающих та-релок» или чего-то подобного, однако ему искренне хотелось выглянуть за грани-цы общепринятого знания. Итак, мы месяцами упражнялись с этими картами, пыта-ясь выяснить, существует ли ЭСП на самом деле. Однако единственное, что удалось обнаружить Карлосу благодаря анализу нашей статистики, так это то, что если кто и обладал экстрасенсорными способностями, то это были явно не мы.

Хотя мы много времени проводили вместе, я подозревала, что он встречается и с другими девушками. Карлос не был красив в классическом смысле этого слова, но зато он обладал исключительным обаянием, которое особенно проявлялось в его общении с женщинами. Он был способен самым внимательным и заинтересованным образом слушать женскую болтовню. У него появился очаровательный жаргон и обезоруживающий стиль общения. В больших компаниях он держался замкнуто, но зато в дружеском кругу раскрывался полностью. Возвращаясь в свою квартиру, он иногда всю дорогу рассуждал с сильным испанским акцентом о своих скульптурах, оккультизме или о других, интересующих меня темах. Мы ходили в кино, на вы-ставки и поэтические вечера, в гости к друзьям.

Однажды вечером, выйдя из кино, мы решили зайти поужинать в пиццерию неподалеку от студенческого городка ЛАОК. Карлос рассказал, что одна из его од-нокурсниц следует за ним повсюду. Это была высокая блондинка, которую он едва знал. По какой-то причине ей захотелось сделать ему рождественский подарок. Я посоветовала ему не брать ее подарок, и он со мной согласился. Потом оказалось, что он выдумал всю эту историю лишь для того, чтобы вызвать во мне ревность. Надо признать, что ему это полностью удалось — одно время мне даже хотелось зайти к нему в класс во время занятий, чтобы посмотреть на эту мифическую блон-динку, которую Карлос расписал мне во всех подробностях — медного цвета глаза, длинные, до плеч, волосы и коронка на одном из передних зубов. Если бы я все-таки решилась, мне было бы непросто найти девушку, подходящую под это описа-ние, и он это прекрасно знал. Позднее он рассказал мне о том, что она отчислилась из колледжа и куда-то уехала.

Карлос на полном серьезе уверял меня, что эта эфемерная блондинка существо-вала во плоти, а не только в его воображении. Спустя несколько недель, когда мы ехали по бульвару Голливуд в его бело-голубом «шевроле» 1954 года выпуска, Карлос внезапно свернул поближе к пешеходной части.

— Там, — сказал он, тыкая пальцем в воздух, — вон та девушка, о которой я те-бе рассказывал. Помнишь, я говорил, что она хотела сделать мне подарок?

— Где? Где она? — я завертелась на сиденье. По улице прогуливалась целая толпа, в которой можно было насчитать не менее дюжины молодых блондинок. — Я ее не вижу, где она?

Я хотела, чтобы он развернулся и снова проехал мимо того места, но Карлос не стал этого делать. Повисло долгое молчание. Я прервала его первой, поинтересо-вавшись именем этой девушки.

— Сью, — ответил Карлос, секунду подумав. — Сью Чайлдресс.

На это я заметила, что Чайлдресс — это девичья фамилия моей матери, и Карлос это знал. Не родственницы ли мы с этой девушкой? Карлос улыбнулся, кивнул, и мы продолжили путь по бульвару, усаженному калифорнийскими пальмами. Дол-гое время ни один из нас не сказал ни слова.

Лишь в марте 1957 я снова вспомнила об этом эпизоде. Тогда я уже работала в аудио-видеоотделе корпорации «Пасифик Белл». Просматривая список телефон-ных абонентов города, я вдруг решила поискать неуловимую Сью Чайлдресс. И, действительно, в самой последней телефонной книге мне удалось найти такого абонента. Весь оставшийся день я звонила по этому номеру. Наконец, уже в поло-вине десятого вечера, некая Сью Чайлдресс подняла трубку.

— Недавно я была на вечеринке, — начала я, — и встретила там молодого писа-теля из Южной Америки. Он рассказал мне о девушке по имени Сью Чайлдресс... -я продолжала рассказывать о мифической вечеринке и о том, что девичья фамилия моей матери была именно Чайлдресс.

Сью была явно озадачена. Она сказала, что у нее нет знакомых из Южной Аме-рики, она не училась в декабре этого года в ЛАОК и никогда не слышала ни о ка-ком бразильском писателе. Зато она была блондинкой и писательницей! Этого мне показалось вполне достаточно, и тем же вечером я поделилась своим открытием с Карлосом.

Он оказался до такой степени застигнут врасплох, что даже пролил бокал своего любимого вина «Матеус». Его растерянность лишь усилила мои подозрения, и, в конце концов, он вынужден был пойти на откровенность, лишь бы успокоить мою ревность.

— Да не существует никакой Сью Чайлдресс, — заявил он, — я просто выдумал это имя.

И, уставившись на меня своими карими глазами, принялся рассказывать о том, что Сью звали его мать, а фамилия Чайлдресс пришла ему на ум из-за моей матери — именно так и получилось это имя.

— Я всего лишь пошутил, — продолжал уверять Карлос, — и был уверен, что ты поняла мою шутку.

Но я решительно продолжала придерживаться собственной версии, заявляя, что они наверняка договорились встретиться завтра во время ленча.

Карлос на секунду зажмурился, а затем насмешливо посмотрел на меня и улыб-нулся.

— Да, ты — это что-то! Ты сама выдумала Сью Чайлдресс, а теперь собираешься реализовать свой замысел и, возможно, найдешь его замечательным.

Однако у меня отнюдь не было уверенности, что все это так уж замечательно. Все, что я сделала, — это открыла телефонную книгу и нашла там знакомое имя. Неужели это всего лишь совпадение? Или же он говорил мне чистую правду?

Я что-то начала бормотать, но Карлос не хотел ничего слушать. Он стоял посре-ди комнаты и конечности его словно оцепенели — так бывало, когда он находился в состоянии сильного возбуждения. Сведя глаза у переносицы, он вдруг все понял. Я сама создала эту Сью Чайлдресс, точнее сказать, упорядочила факты столь ради-кальным образом, что позволила ей воплотиться в жизнь. Причем я сделала это благодаря своему проклятому упорству и непреклонной решимости воплощать те или иные явления в жизнь. Карлос знал, что Сью Чайлдресс была целиком его вы-думкой, но я в этом сомневалась, и это сомнение позволило мне воспользоваться его приблизительным описанием, детализировать его и, фактически, создать эту женщину. Для Карлоса это имело глубокий смысл. Он выдумал характер, рассказал мне о нем, а я, в свою очередь, вернула ему реальное человеческое существо. Ра-зумеется, во всем этом сказывалась странная логика Карлоса, которую я просто не понимала.

Карлосу хотелось верить — полностью и беззаветно верить в то, что в данном случае он приобрел ценную находку, нечто вроде знаменитых феноменов Дж. Б. Раина. Во всем этом не было никакой инсценировки, но и никаких совпадений. Не Сью Чайлдресс поразила Карлоса, а моя железная воля и настойчивость,

Он сел на кушетку, взял в руки блокнот и стал набрасывать портрет Сью Чайлдресс.

— Она довольно высокая — примерно 5 футов 7 дюймов, блондинка с темными глазами и красивым лицом, не так ли? — и с этими словами он показал мне свой набросок.

Разглядывая Сью Чайлдресс, сидящую в неярком свете ресторана, расположен-ного неподалеку от офиса моей корпорации, я была ошеломлена. Она выглядела почти так же, как на рисунке Карлоса. Но когда мы с ней разговорились, она вновь заявила, что у нее нет знакомых из Южной Америки, хотя в свое время она посе-щала поэтический курс в ЛАОК, а теперь работает моделью, демонстрируя купаль-ные костюмы.

Я рассказала ей обо всем. Сью покачала головой, невозмутимо улыбнулась и... я широко раскрыла глаза. Коронка на переднем зубе! Еще одна деталь, совпадаю-щая с описанием Карлоса.

Когда Карлос встретился с ней пару дней спустя, то поклялся мне, что видит ее в первый раз. Казалось, что он сбит с толку всей этой историей, особенно тем, насколько точно эта женщина соответствовала созданному его воображением обра-зу. Я была уверена, что они знали друг друга, но не могла в этом удостовериться.

«Когда-нибудь, — писал мне Карлос, — ты поймешь, что ты сейчас сделала. В данным момент это находится за пределами твоего понимания, но когда-нибудь ты обязательно это поймешь».

Самое важное состояло не в том, что произошло нечто необъяснимое, а в том, что Карлос в это поверил. А может, он просто хотел, чтобы у всех сложилось именно такое впечатление, — я не знала. Единственная вещь, в которой нельзя было со-мневаться, состояла в том, что Карлос навязывал мне довольно мистическое объяс-нение ситуации, которая могла быть абсолютно мистической или абсолютно реаль-ной.

Спустя пятнадцать лет после этого Сью, Карлос и я вернулись к обсуждению этой истории. Сью Чайлдресс, теперь уже Сью Пэрротт, заявила, что она все еще не уверена в том, как я все это сделала. Сам Карлос верил, что я была сильной жен-щиной, способной изменять по своему желанию установленный порядок вещей. В данном же случае я просто вознамерилась найти ту Сью Чайлдресс, которая соот-ветствовала его описанию. Однако Сью по-прежнему сомневалась. В конце концов, это именно Карлос выдумал имя и описал внешность его обладательницы. Возмож-но, что он где-то видел ее раньше — например, в 1956 году, в том же студенческом городке ЛАОК, когда она посещала поэтические курсы. Возможно, что они даже были однокурсниками, хотя сама она его не помнила. У этой истории могло быть несколько объяснений, хотя Карлос схватился за самое невероятное.

У него вообще был дар превращать нормальную, логичную ситуацию в глубоко мистическую и таинственную, как это произошло однажды ночью, год спустя, когда он позвонил в мою квартиру, а у меня в тот момент находилась Сью, которая и по-дошла к телефону.

— Сьюзи, у твоей матери болит горло, — сказал он, — и ее ожидают серьезные неприятности.

Очевидно, ему хотелось произвести на нее впечатление ясновидящего, хотя у него и не было этого дара. Но он добился того, что здорово ее напугал.

— Я решила, что моя мать умирает, и на подсознательном уровне испугалась, — объясняла Сью. — Моя мать тайком покуривает, от чего у нее постоянные проблемы с горлом. Я не сразу поняла, что Карлос мог узнать об этом от меня. Моя мать жива до сих пор, по-прежнему курит в задней комнате, и все знают номер ее телефона.

Итак, после первоначального шока, все стало ясно. Я время от времени звонила миссис Чайлдресс, и Карлос знал об этом. Он мог случайно набрать ее номер, пого-ворить с ней, услышать ее прокуренный голос, а затем позвонить Сью и сделать свое зловещее предостережение. При этом он знал, что в тот момент она находи-лась у меня дома.

Складывалось впечатление, что он пытался произвести на девушек впечатление своими психическими способностями или чем-то подобным. Вскоре после этого те-лефонного инцидента Сью пригласила нас с Карлосом на обед к своей матери. Но прежде, чем миссис Чайлдресс подала на стол, Карлос неожиданно исчез. Оказа-лось, что он вышел через заднюю дверь и убежал. Через час он вернулся и вел се-бя так, словно ничего не случилось. Когда его стали расспрашивать о том, где он был, Карлос уклонился от прямого ответа, попытавшись создать впечатление, что в его исчезновении не было ничего странного. Ему словно бы хотелось убедить всех в том, что в нем, за привычной манерой поведения, таится нечто загадочное.

Главным фактором, пробудившим в Карлосе интерес к оккультизму, стала книга Олдоса Хаксли «Врата восприятия"*, в которой автор описывал свои опыты с мес-калином. Вскоре после своего выхода в свет в 1954 году эта книга стала классикой. До тех пор пока он не прочел Хаксли, Карлос относился к мистицизму и изменен-ным состояниям сознания как к чему-то низкопробному и не заслуживающему осо-бого доверия. Но «Врата восприятия» сыграли весьма значительную роль в форми-ровании его нового взгляда на мир, заметно отразившись и на его интерпретации эпизода со Сью Чайлдресс. Существуют разные уровни совпадений и иные объяс-нения кажущихся вполне логичными событий — и Хаксли помог Карлосу понять это. (См.: Олдос Хаксли. «Остров. Врата восприятия. Небеса и ад». — К.: «София», 1994).

Карлос прочитал эту книгу в 1956 году. «Врата восприятия» представляли собой эклектичную смесь эрудиции и уважения к «необъяснимой тайне», поэтому Карлос сразу попался на крючок. Один из всемирно известных писателей ясно и доступно излагал свои мысли, возникшие в нем после приема небольшой дозы наркотика. Хаксли не строил из себя безумного ясновидца или гуру, а оставался джентльме-ном, который приобрел уникальный взгляд на мир благодаря наркотическому опь-янению. В этом человеке сконцентрировались те качества, которыми хотел обла-дать и сам Кар-лос — образованный горожанин, интеллигент, знаменитый писа-тель, художник редкого дарования. Его можно было назвать человеком знания в традиционном смысле слова. И его книги отнюдь не производили впечатления низ-копробной мистики. Хаксли оставался надменным интеллектуалом, не развращен-ным обожанием толпы.

По мнению Карлоса, Хаксли удалось избежать той участи профессора, которая представлялась ему в его ночных кошмарах, — то есть бегущего за автобусом, что-бы вовремя успеть на занятия, одевающегося в твидовый костюм, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и с умным выражением лица вести там скучные, академичные разговоры. В середине 50-х годов Хаксли впервые попро-бовал наркотики, а также заинтересовался религией, суевериями, первобытной ма-гией — и сумел добиться успеха! Он наверняка имел злопыхателей, но главное со-стояло в том, что его наркотический опыт и выразительный рассказ о нем ярко оза-рили его будничную преподавательскую жизнь.

Складывалось такое впечатление, что он словно бы состоял из двух различных личностей. На одном уровне был Хаксли, носивший серый костюм, посещавший ученые семинары и читавший лекции в аудиториях; на другом уровне — загадоч-ный мастер измененных состояний сознания, Было весьма необычно видеть его на выпускном вечере — этой чудовищно пошлой церемонии. В зале резвятся студенты и толпятся их родители, а на сцене с важным видом стоит Хаксли в своем твидовом костюме. Карлос считал его человеком, живущим одновременно в двух мирах, — а сам Карлос мечтал именно об этом!

Более того, он полагал, что Хаксли бы все понял — и старых курандеро, и исто-рию со Сью Чайлдресс. Кому как не ему должно быть известно, что не существует никаких границ, биологических императивов, совпадений или случайностей, а есть только «необъяснимая тайна» необузданной субъективности!

Хаксли начал «Врата восприятия» с краткого обзора истории мескалиновых ис-следований. В 1886 году германский фармаколог Людвиг Левин опубликовал пер-вое систематическое исследование странного кактуса, который в конце концов по-лучил название Lophophora williamsii. Это был лишь один из целого семейства мес-калиносодержащих кактусов, которые в течение тысячелетий служили средством для вызывания духов у индейцев Юго-Западной и Южной Америки. Позднее Хейвлок Эллис и Вейр Митчелл начали экспериментировать с собственно мескали-ном. Но до Хаксли все это были чисто лабораторные исследования, он же созна-тельно проигнорировал подобный подход. Хаксли просто принимал небольшие до-зы наркотических веществ, после чего мир вокруг начинал сверкать ярчайшими красками. Обычные предметы, которые он созерцал изо дня в день, внезапно при-нимали угрожающие размеры, проявляя себя с совершенно неожиданной стороны. Хаксли словно бы удалось осознать, как видели мир великие художники и поэты -например, такие, как Ван-Гог или Блейк. Отсюда он сделал вывод, что именно та-ким видением и следует обладать.

Хаксли являлся поклонником мескалина как средства усиления параметров со-знания. Он даже выдвинул тезис, согласно которому вокруг нас постоянно бушует великий феноменологический пожар, однако мы обычно не обращаем на него вни-мания, поскольку наш мозг, нервная система и органы чувств действуют очень из-бирательно. Они как бы экранируют стимулы, не требующие немедленного реаги-рования, воспринимая лишь те, что служат утилитарным целям вроде приготовле-ния пищи, вождения автомобиля и тому подобных действий. В первую очередь мозг и нервная система заняты тем, что защищают нас от перегрузок и смятения, кото-рые мог бы вызвать в нас этот самый «феноменологический пожар», несущий в се-бе бесполезные для повседневной жизни знания. Но мескалин прорывает этот экран и, по утверждению Хаксли, позволяет заглянуть во Все Это. Конечно же, Карлос был с этим более чем согласен. Он сам давно уже размышлял об этом. Большой Разум, Ясный Свет, необъяснимая тайна!

Задолго до этого французский философ Анри Бергсон рассуждал о некоем гипо-тетическом месте во времени и пространстве, где каждый способен воспринимать все, что происходит повсюду во Вселенной. Бергсону было известно, насколько чувства ограничивают восприятие, ограждая мозг от избыточной информации. Во-прос, однако, состоял в том, чтобы попытаться подтвердить все эти увлекательные теории, относящиеся к той области, в которой подтвердить что-либо труднее всего. Может быть, и правда, что все проходит через эту своеобразную воронку с предо-хранительным клапаном, в виде нашего мозга и нервной системы, однако это не-возможно знать наверняка.

Да, эту проблему пытались решить научными способами, вроде проверки кон-трольных групп, но затем явился Хаксли, пославший все эти способы к чертям, от-крывший этот клапан и впустивший «феноменологический пожар».

Благодаря мескалину вспышки стимулов и восприятии ухитрялись достигать со-знания, и Хаксли видел невиданные ранее вещи, причем не какую-нибудь ерунду вроде чьей-то давно покойной матушки, парящей над доской для бесед с духами, или переливающихся космических кораблей пришельцев и т. п. Нет, это было гар-моничное созерцание мира таким, каков он есть сам по себе. Хаксли видел совер-шенную геометрию собственных стульев или картинных рам, то есть не созерцал каких-то запредельных предметов, а просто новыми глазами смотрел на давно привычные и знакомые. Реальность оставалась той же самой, просто она предста-вала более глубокой, чем казалась на первый взгляд.

Карлос был настолько очарован этим человеком, что решил написать о нем кур-совую работу — это было на втором курсе ЛАОК. В декабре 1957 года он попросил свою приятельницу Дженни Лейвер отпечатать его рукопись.

— Благодаря этому я впервые узнала об Олдосе Хаксли и, увлекшись его лично-стью, начала читать его книги, — вспоминает Дженни. Сейчас она домохозяйка и живет в Северной Каролине. — Работа Карлоса была посвящена последствиям при-ема пейота, то есть вызванным им галлюцинациям. Поскольку тогда еще ничего не было известно об ЛСД и тому подобных галлюциногенах, работа представляла зна-чительный интерес. Кроме того, на меня произвела впечатление научная обосно-ванность исследования -это были не просто какие-то произвольные измышления.

Фактически, Хаксли регистрировал собственные ощущения и при этом постоянно наблюдался и даже интервьюировался собственными коллегами.

— В своей работе Карлос изложил множество оригинальных идей, -продолжает Дженни, -и это было замечательно. Я печатала работу по его черновику, а он за-глядывал мне через плечо и постоянно добавлял что-то новое. Позднее я и сама написала курсовую о Хаксли, хотя, разумеется, не столь замечательную, как у Кар-лоса. Его курсовая производила сильное впечатление.

Кроме изложения идей Хаксли и Бергсона относительно Большого Разума, чему была посвящена большая часть его работы, Карлос немало внимания уделил идеям Хаксли о символических системах и языке. Согласно Хаксли, языковая традиция одновременно содержит в себе как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, она облегчает коммуникацию и сохраняет для будущих поколе-ний исторические хроники, с другой — способствует «сужению» сознания. Слова начинают приниматься за реальные объекты, а не за то, чем они являются на самом деле, — то есть символы этих объектов. Наше восприятие вещей в основном опре-деляется тем способом, каким мы о них говорим и пишем, а потому довольно скоро мы начинаем думать, что если нечто не поддается описанию, то оно и не может су-ществовать. Мир общезначимых символов является очень ограниченным, и для то-го, чтобы сойти с наезженной колеи общепринятого восприятия, необходимы ради-кальные средства: религия, гипноз, наркотики или что-нибудь в этом роде.

Карлос писал обо всем: о наркотиках. Большом Разуме, предохранительном кла-пане, общепринятых символах, «необъяснимой тайне», о главной идее Хаксли. Кое-что из всего этого стало идеями самого Карлоса и дона Хуана, причем они во многом совпадали. К 1973 году Карлос рассуждал так:

— Пристальное всматривание в космос, как это делают мистики, подобно истяза-нию мертвой лошади. Перед нами так много прекрасных миров, которые мы не мо-жем воспринимать лишь потому, что разум служит нам слишком плотным экраном. Разумеется, я выхожу «вовне» и возвращаюсь обратно. Между тем я нахожусь на важнейшем витке, совершая путешествие силы-жизни. Мое тело — это все, что я имею. Оно является утонченным инструментом сознания. Я должен использовать его как можно лучше.

Разумеется, это уже расходилось с идеями Хаксли. Прожитые годы и приобре-тенный опыт закалили характер Карлоса. В 70-е годы у него уже хватало соб-ственных идей, некоторые из которых он позаимствовал у таких ученых, как Тал-котт Парсонс. Именно Парсонс первым использовал термин «глосс» для обозначе-ния единицы восприятия. Вот как, будучи студентом последнего курса, Карлос ин-терпретировал Парсонса:

— Прежде, чем мы скажем, что это — здание, все его части должны иметься в наличии, — говорил Карлос репортеру. — Порой бывает невозможно точно опреде-лить части здания, и, тем не менее, мы все соглашаемся в том, что оно из себя представляет, поскольку до этого изучили сам глосс «здание». Мы познаем глоссы вскоре после рождения, и они вовсе не связаны с языком. Единственные существа, которые не обладают глоссами, — это слепоглухонемые дети. Глоссы основаны на соглашении, а такие дети не могут установить никаких соглашений с внешним ми-ром. Из-за своих физиологических особенностей они не могут быть партнерами, по-скольку партнерство возможно лишь тогда, когда каждый соглашается с опреде-ленным описанием мира -взять то же здание. Однако в этом здании содержится больше, чем вы думаете.

В первые годы обучения в ЛАОК Карлос приобрел не слишком много друзей. И это объяснялось не столько его мизантропией, сколько тем, что ему нравилось об-щаться с узким кругом знакомых. Наше сближение приходится на конец 1956 года, и с этого момента мы стали много времени проводить вместе. В те дни я работала в «Пасифик Белл», а он посещал колледж. По вечерам мы ходили друг к другу в гос-ти. Я жила на 8-й Вест-стрит, в доме, принадлежавшем моей тете Ведьме. Ей не особенно нравился Карлос, поэтому он предпочитал приходить вечером и прони-кать в мою квартиру через черный ход. Вельма видела в нем всего лишь смуглоли-цего южноамериканца и всячески уговаривала меня порвать с ним.

— Время от времени он терял уверенность в себе, — вспоминает Дженни. — Карлос чувствовал враждебное отношение со стороны тетушек, которые не воспри-нимали человека, который не являлся протестантом, республиканцем и вообще американцем. Они не видели в Карлосе личности, он был для них загадочным су-ществом. Тогда он переживал из-за этого, а теперь, я думаю, это его уже не слиш-ком волнует.

Пожалуй, это был первый откровенный случай расизма, с которым он столкнул-ся в Америке. Причем это столкновение пришлось как раз на то время, когда Кар-лос пребывал в сомнениях относительно своих художественных способностей, страдал из-за маленького роста и своего испанского акцента, да и вообще был не уверен в будущем. Откровенный расизм со стороны тети Ведьмы и чуть меньший со стороны тети Альмы, которая жила в том же доме, сильно беспокоил Карлоса. Но-чами, когда он занимался, воспоминания об этих узкогубых гарпиях заметно отрав-ляли ему жизнь. Иногда он даже впадал в меланхолию и принимался жалеть себя. Друзья вспоминают, что в такие периоды он постоянно ходил хмурым и занимался усиленным самоанализом.

На подсознательном уровне Карлос понимал, насколько мала для него вероят-ность прославиться благодаря своим произведениям, однако он упорно не хотел в это верить, продолжая рисовать картины и ваять скульптуры. Более того, он поощ-рял и меня заниматься тем же самым. Карлос часто напоминал мне о том, что жизнь коротка, а потому нельзя растрачивать ее на всякие глупости. В качестве примера он вспоминал о том, как полумертвый лежал на операционном столе и клялся себе в том, что станет другим человеком. Да, это был самый экзистенциальный момент в его жизни. Бог позволил ему выжить, поэтому надо было дорожить каждой мину-той. По мнению Карлоса, я была слишком «чувствительна», поэтому мне следовало работать над собой именно в этом направлении. В конце 50-х годов он не мог из-бежать поучений даже в случайных разговорах с друзьями. Карлос постоянно по-вторял: «Жизнь коротка и надо дорожить каждой минутой», да и сам старался сле-довать этому правилу.

«Нельзя размениваться на пустяки, — поучал он меня в письме, датированном апрелем 1967 года. — Жизнь — это всего лишь мгновение».

В январе 1958 года он убедил меня в целях самоусовершенствования записаться на некоторые курсы, читавшиеся в ЛАОК. Я отказывалась, ссылаясь на то, что если буду работать и учиться, то у меня просто не останется свободного времени, однако Карлос настаивал. Он хотел, чтобы я стала высокообразованной женщиной, а пото-му просто взял меня за руку и потащил по Вермонт-стрит в сторону офиса, где про-изводилась запись. Втолкнув внутрь, он не выпускал меня наружу, пока я не запи-салась на курсы русского языка. В следующем семестре он заставил меня запи-саться на курсы английского языка, русской истории и мировых религий. Теперь я занималась уже девять часов в неделю.

Карлосу понравилась моя идея изучать русский язык. У него была буйная фан-тазия, и он сразу же представил, как в один прекрасный день я встречусь с Ники-той Хрущевым. В глазах Карлоса Хрущев был могущественной и влиятельной фи-гурой, которому было предопределено стать лидером и который сумел подняться из самых низов, чтобы взять в свои руки бразды правления одной из самых могу-чих стран мира. Более того, Хрущев обладал характерной манерой поведения — он словно бы сознавал свое могущество и предназначение — и это интриговало Кар-лоса сильнее всего, В начале каждой недели он непременно покупал свежие номе-ра «Тайм» и «Ньюсуик», а если был стеснен в средствах, ходил в библиотеку, что-бы прочитать свежие материалы о советском лидере. Карлос на полном серьезе уверял меня в том, что я имею возможность встретиться и поговорить с «великим лысым Никитой». По каким-то причинам он дорожил этой фантазией и упоминал о ней довольно часто. Он словно бы хотел с моей помощью пережить подобную встречу и суметь заглянуть в душу столь отважной, волевой и решительной лично-сти, как Хрущев.

В те времена самым близким другом Карлоса был его сокурсник и поэт Аллен Моррисон, который подрабатывал на почте. Другим приятелем Карлоса был коста-риканец по имени Байрон Деор — студент-психолог из ЛАОК. Они посещали Кар-лоса в его квартире на Хэмпшир-стрит, куда приходила и я, захватив с собой пару подруг — например, ту же Сью. Там мы пили вино и разговаривали, порой до само-го рассвета. Да, было много вина, преимущественно «Матеуса», но мы никогда не употребляли наркотики. И каждый из нас хвастал идеями своих кумиров. Карлос восторгался идеей Хаксли о том, что надо жить достойно каждое мгновение своей жизни, я рассказывала о Невилле, а Байрона интересовали психические феноме-ны, мистика и власть сновидений.

В День Благодарения в 1959 году Карлос приготовил индейку по-бразильски — то есть со сладким домашним соусом из яблок, абрикосов, ананасов, вина и тома-тов. В качестве гарнира служили макаронные изделия. Все ели и нахваливали ку-линарные способности Карлоса. С наступлением вечера разговор перешел от кино и книг к музыке, проблемам ЭСП и философии. Байрон рассказал о двух недавно прочитанных им величайших религиозно-философских документах. Как известно, ни Будда, ни Иисус Христос сами никогда ничего не писали — это ученики и по-следователи вели хронологию их речей и поступков. Например, учение Христа бы-ло записано его апостолами, на которых оказало влияние их время, древние свя-щенные книги и стремительно раздуваемые мифы.

Все, включая и Карлоса, с этим согласились. Действительно, не имелось никаких доказательств того, что оба этих философствующих человеко-бога действительно говорили именно то, что приписывают им исторические документы. Возможно, что авторы данных текстов приписали им собственные слова.

— Если я приду к вам, — вмешалась я в разговор, — и заявлю, что нашла истин-ный образ жизни и могу поведать о нем, то вам будет очень непросто выслушать меня и согласиться. — Байрон и Карлос кивнули. — Но если я скажу, что у меня есть загадочный учитель, которые посвятил меня в несколько величайших мисте-рий, то вы будете заинтересованы гораздо сильнее. А ведь я могу рассказать и о том, как прошла через все эти мистерии вместе со своим учителем и, благодаря этому, осознала нечто важное. В таком варианте согласиться с моими идеями будет гораздо легче.

— Это как в «Лезвии бритвы», — сказал Аллен.

— И как в «Сиддхартхе», — добавил Байрон.

Карлос задумчиво кивнул. Как правило, он говорил очень мало, предпочитая слушать или задавать вопросы. Он редко излагал собственные идеи, и так же ред-ко соглашался с чужими или оспаривал их — он просто сидел и слушал с бокалом «Матеуса» в руках.

Байрон, который всегда был готов вступить в разговор, затеял длинное обсуж-дение, постоянно отвлекаясь на посторонние темы, но в конечном итоге полностью согласился с моими словами. Он предположил, что великие мыслители, являвшие-ся таковыми вне зависимости от наличия или отсутствия известности, вероятно, бы-ли слишком увлечены разработкой своих революционных идей, чтобы отвлекаться на их запись. Они оставляли это дело своим ученикам или слушателям.

— Впрочем, возможно, они просто не считали это таким уж важным, — предпо-ложил Аллен, — поскольку были намного выше всего этого.

— Да, возможно, — согласился Карлос и тут же усмехнулся, что было верным признаком его отстраненности от нашей беседы. Он почти всегда предпочитал держать дистанцию, хотя, судя по всему, слушал с большим интересом. Проблема того, можно ли считать подлинными слова мыслителей, записанные не ими самими, заинтересовала его не на шутку.

«Я уверен, что мы снова будем вместе, чтобы продолжить наши интеллектуаль-ные и духовные искания», — писал он мне почти десять лет спустя. Думаю, на са-мом деле он вовсе не хотел этого. Спустя несколько лет после написания этого письма в одном из своих интервью он заявил, что те вечера с друзьями в его квар-тире были не более чем просто средством от скуки. Его работа в пустыне требовала большого напряжения всех сил.

— Я предпочитал просто сидеть в кругу друзей и разговаривать о разных иде-ях, — признался Карлос. — У нас у всех есть много способов избежать скуки — ин-теллектуальные разговоры, алкоголь, секс, наркотики, беспокойство.

В последние два года учебы в ЛАОК «интеллектуальные разговоры» стали для Карлоса возможностью напрямую заняться теми идеями, которые он не находил на занятиях по психологии или в художественных классах. Его интересовала даже та театрализованная мистика, которой я тогда увлекалась, — например, идеи Невилла относительно сновидений. Карлос долго размышлял о сновидениях, причем только как о сновидениях. Они представлялись ему смутными, подсознательными состоя-ниями в виде ночных кошмаров и чрезмерных фантазий. Но так же реально, как другое. Сон и реальность были одинаково действительны, хотя у каждого имелись свои преимущества. Более того. Невилл учил, что сновидения обладают силой и, выстроив их в соответствии с личными желаниями, можно изменять свое будущее. Центральным пунктом рассуждений Невилла было утверждение необходимости развивать в себе уверенность в том, что путем интенсивных сновидений и «контро-лируемого воображения» вы сможете добиваться всего, чего захотите. Карлос про-чел только самые маленькие работы Невилла — он никогда не принимал его настолько всерьез, чтобы взяться за его основные книги. Именно благодаря мне Карлос узнал об идеях Невилла относительно сновидений и всего остального. Это произошло за бокалом вина в его квартире. Был 1958 год.

В книге «Путешествие в Икстлан» Карлос пишет о том, что пришел к идее «настройки сновидений» в августе 1961 года. За две недели до этого он съел ба-тончик пейота и, во время пика галлюцинаций, стал дурачиться с местной собакой. Это был потрясающий опыт, утверждал Карлос. Собака внезапно окрасилась всеми цветами радуги, и, когда они оба принялись лакать воду из миски, жидкость стала вытекать через поры их тел, придавая им радужные, сверкающие очертания. Это был первый галлюциногенный опыт Карлоса. На следующее утро дон Хуан объяс-нил ему, что собака была воплощением Мескалито, то есть той силы и божествен-ности, которые содержались в пейоте. Это было хорошим знаком, и старый индеец решил, что его ученик готов перейти к более тяжелым испытаниям. Дон Хуан за-явил, что сновидения обладают реальностью и что человек должен воспринимать их именно с этих позиций. Сильная личность может сама выбирать себе предмет своих будущих сновидений. «Настройка сновидения» означала манипулирование их элементами таким образом, чтобы это оказало влияние на повседневную жизнь. Согласно дону Хуану, это вопрос силы воли, которая определяется единством, осмысленностью природы вещей и степенью контроля за собственной жизнью. Все это выглядит довольно абстрактно, зато имеет несомненное сходство с методами Невилла, помогающими изменить будущее, заменив погоню за деньгами или успе-хом на нечто иное. Сновидения в стиле дона Хуана стирали различия между сном и бодрствованием. Невилл в основном говорил о том же самом. В качестве подготовки к программированию сновидений Карлос пристально смотрел на собственные руки, сложенные на коленях. В своих лекциях Невилл инструктировал студентов следу-ющим образом: лежа в кровати или сидя на стуле, надо сконцентрироваться на том, что они считают идеалом или идеальной ситуацией. Стремитесь быть идеаль-ными, учил Невилл, и тогда «ваш нынешний мир всевозможных ограничений рас-сыплется, а то, к чему вы стремитесь, появится, как феникс из пепла».

Методика была той же самой, как, впрочем, и цель: «вытряхнуть» ученика из се-тей обыденного восприятия мира и направить его на ту сторону.

Невилл предполагал, что реальный индивид должен избегать прошлого или бу-дущего, должен стать человеком без культурных или социальных предрассудков. Но идея «стирания» личного жизненного опыта ради избавления индивида от ограничений и привязанностей прошлого была одной из составных частей раннего учения дона Хуана. И, что еще более важно, именно этим начал заниматься Карлос задолго до того, как встретил дона Хуана или услышал о Невилле.

Затем появилась идея «маяка». Во вторник вечером (дело было в 1958 году), после очередной лекции Невилла, я направилась в гости к Карлосу. Предметом только что прослушанной лекции было «пробужденное воображение». Невилл утверждал, что те, кто обладает пробужденным воображением, являются людьми особенными и иногда уподобляются маяку — их бледные лица начинают светиться. Подобным качеством могут обладать талантливые художники, ученые, изобретате-ли, да и вообще люди с сильным воображением.

Когда я пришла к Карлосу и начала пересказывать ему лекцию Невилла, он ра-ботал над терракотовым бюстом своего отца. Какое-то время он молча слушал. Наибольшее впечатление на меня произвело то обстоятельство, что в самый разгар лекции начало светиться лицо самого Невилла. Это действительно напоминало ма-як! Все, что он должен был делать, — это заговорить о чем-то, и именно это случи-лось. Карлос выглянул из-за своей скульптуры и рассмеялся.

В апреле 1968 года дон Хуан объяснил Карлосу, что курение смеси, составлен-ной из галлюциногенных грибов и других ингредиентов, поднимает ученика до та-кого уровня, где он может созерцать людей именно такими, какие они есть на са-мом деле, — то есть как световые волокна. Эти световые нити окружают человека с головы до пупка, создавая эффект огромного светящегося яйца.

Карлос писал, что, после определенной стадии головокружительного страха, он увидел лицо своего «бенефактора» в виде странного, светящегося объекта. Карлос решил было, что в этом виноват наркотик, но дон Хуан это отрицал, уверяя, что все видят нечто похожее на светящееся яйцо. Для этого просто надо обрести соответ-ствующую способность к восприятию.

Оглядываясь назад, можно заметить, что некоторые из идей дона Хуана имели своим несомненным источником прослушанную мной лекцию Невилла. Но сам лек-тор вряд ли мог послужить прототипом. В конце 50-х годов Карлос отнюдь не увле-кался Невиллом, Райном или кем-то из тех, о ком ему рассказывали то я, то Бай-рон. Его кумиром был Хаксли — ученый-джентльмен, умевший в нужный момент видеть как художник, как Ван-Гог. Иногда Карлосу приходила на ум идея написать картину или изваять скульптуру, предварительно отведав мескалина. Испытывая один из тяжелейших приступов, размышляя о том, что его работы слишком зауряд-ны для того, чтобы на них можно было возлагать какие-то надежды. У него не хва-тает мастерства и того особого взгляда на мир, которым обладают выдающиеся ху-дожники. Лежа в темноте, он мучился от безысходности.

Тогда-то ему и пришла идея добыть несколько граммов мескалина, принять их, а затем сесть творить. Это был бы один из тех сюрреалистических порывов, которые он часто себе представлял. Когда под действием мескалина зрение станет особенно четким, он сумеет создать из обычного куска глины выдающееся произведение ис-кусства. Эта статуя станет его величайшим достижением, поскольку лишь в ней бу-дет соединена массивность и грубость доколумбовой эпохи и современное чувство движения и пространства. Это будет удивительное смешение стилей и жанров, по-сле которого появится корреспондент из «Нью-Йорк тайме» и начнет расспраши-вать Карлоса о его вкладе в современное искусство. Его портреты появятся на об-ложках журналов, и даже «Тайм» посвятит шесть страниц с цветными иллюстраци-ями его видению нового «испаницизма» или чего-то подобного. Он станет желан-ным гостем у владельцев галерей и торговцев произведениями искусства, его рабо-ты будут выставляться не только в Лос-Анджелесе, но и в Нью-Йорке и Париже, его станут называть «отцом первобытного модернизма»...

На улице залаяли собаки, и Карлос очнулся от своих грез. В процессе разгляды-вания потолка иногда создается впечатление, что узоры на штукатурке начинают изменяться в зависимости от уличного освещения, падающего из окна. Иногда эти тени часами пляшут по потолку какой-то таинственный танец, напоминая при этом нефтяные пятна на воде. Когда Карлосу надоедало наблюдать за игрой теней, он поднимался с постели и шел гулять по окрестностям.

В комнате царил желтоватый полумрак. Клонившееся к закату яркое декабрь-ское солнце ухитрялось проникать даже сквозь венецианские жалюзи. Его лучи иг-рали на руках Карлоса, которыми он лепил из глины скульптуру Сью Чайлдресс. Он работал быстро, и во всех его действиях ощущалась внутренняя собранность и уверенность. Он даже изобразил Сью с прической в виде «конского хвоста», хотя сейчас она была причесана по-другому. Но Карлос уже неоднократно видел ее именно с «конским хвостом» и предпочел изобразить ее именно так.

В то время Сью начала писать стихи — под влиянием друга, который иногда чи-тал их с эстрады декадентского ресторана «Венеция». Под свой «конский хвост» она одевала джинсы, пончо и деревянные сабо. Карлос не слишком интересовался битниками, которые, по его мнению, отличались не столько талантом, сколько са-моуверенностью. Однако мы с ним посещали некоторые кафе, расположенные на Голливуд-бульваре, и он с большим удовольствием слушал выступавших там по-этов. Там часто появлялся Аллен Гинзберг в обществе Джека Керуака и другие лю-ди, вошедшие в историю «богемной культуры».

Но, повторяю, Карлос не слишком этим интересовался. Его не занимали идеи непротивления и порнографические стихи, не нравился ему и небрежный внешний вид авторов. Карлос ненавидел мятые джинсы, испачканные свитера и особенно — голубые рабочие балахоны, которые носили все художники. Сам он одевался для похода в кафе точно так же, как одевался для похода в библиотеку или колледж — рубашка пастельных тонов, темные брюки и обыкновенные черные ботинки. Вся его одежда была тщательно наглажена, ботинки блестели, цветовая гамма была хорошо подобрана — короче, он имел самый респектабельный вид. Он являлся лю-бопытствующим пришельцем, на время заглянувшим в «страну битников», и стара-тельно придерживался именно этой линии поведения.

Карлос тоже писал стихи, хотя совсем не того типа, которые звучали на пляжах или Голливуд-бульваре. Они представляли собой нечто большее, чем простое под-ражание тем поэтам прошлого, которых он изучал. Иногда он включал стихи в свои письма домой. Возможно, его любимым было стихотворение Сан-Хуана де ла Кру-са, которое называлось «Беседы о свете и любви». Его Карлос выбрал в качестве эпиграфа для своей книги «Сказки о силе»:

Пять признаков одинокой птицы:

Первое: до высшей точки она долетает;

Второе: по компании она не страдает, даже таких птиц, как она;

Третье: клюв ее направлен в небо;

Четвертое: нет у нее окраски определенной;

Пятое: поет она очень тихо.

Занятия в классах и случайные заработки отнимали у Карлоса много времени, но, тем не менее, в конце 50-х годов он ухитрился создать ряд скульптур. Некото-рые из них он подарил мне, а одну я храню до сих пор. Она представляет собой довольно грубо высеченное изображение сурового мужчины с тонким носом и пу-стым взглядом. Помимо Сью, Карлос вылепил Лидетт, чьи длинные волосы свеши-вались по обе стороны лица и служили основанием скульптуры. Обычно он работал в терракоте — очевидно, благодаря влиянию школы Чикама, которую изучал в кол-ледже изящных искусств. Вообще говоря, Карлос избегал тщательной отделки, не стараясь придать реалистический вид своим скульптурам. В долине Чикама можно увидеть массу образчиков этого стиля. Это и статуэтки из обожженной глины, и ри-сунки на вазах, и барельефы на зданиях. Кроме того, Карлос работал со стеатитом (мыльным камнем). Однажды он взялся изобразить статую обнаженной беременной женщины в полный рост — волосы отброшены назад, а руками она держится за свой подбородок. Статуя была ровно шести дюймов высотой, розово-серого цвета с тонкими черными прожилками.

Джоун Макфадден, ныне Джоун Догерти, домохозяйка в Арлите (Калифорния), вспоминает, что, когда она познакомилась с Карлосом в 1963 году, некоторые из его старых работ еще циркулировали в кругу его друзей. Но постепенно он утратил веру в свои художественные способности и забросил сначала рисование, а затем ваяние. Но в нем по-прежнему жила надежда обрести признание в качестве твор-ческой личности. Поэтому в его разговорах часто доминировала эта тема.

— Когда вы находились в обществе Карлоса, — вспоминает Дженни Вьюси-нич, — вам всегда приходилось говорить о весьма глубокомысленных предметах, которыми он в тот момент был сильно озабочен. Да и вам в разговоре с ним трудно было сдержать свои чувства, поскольку он относился к тому типу людей, которые даже разговор о погоде способны свести к таким вещам, что вы почувствуете себя подавленными. Мы разговаривали с ним о том, как сделать жизнь предельно насыщенной и что она вообще такое. Он рассказывал о своих родителях, которые породили его на свет и предоставили самому себе.

Если его пресловутое одиночество становилось помехой, он мог обратить его в поучительную маленькую историю. Да, Карлос не нравился моей тете Ведьме, но это был чистой воды расизм, и тут уж он ничего не мог поделать. Основная идея истории о породивших и оставивших его родителях состояла не в том, что Карлос был сильным и преисполненным жизненной энергии человеком, а в том, что он был в некотором роде неполноценным, точнее сказать, не отвечающим самым вы-соким стандартам. И он не мог этого преодолеть, как не мог избавиться от природ-ной смуглости или испанского акцента.

— У него были некоторые проблемы с чувством собственной значимости, — гово-рит Дженни. — Я думаю, это связано с тем, что его мать так рано умерла, оставив его на попечение людей, которые, вполне возможно, не всегда ему симпатизирова-ли. Можно представить, насколько болезненным для него оказалась замена матери на другую женщину, которая едва могла уделить ему время.

Если эта версия основана на том, что даже в начале 1957 года Карлос продол-жал мистифицировать свое прошлое, то она могла оказаться весьма близкой к ис-тине. Вспомним, что противниками Карлоса в основном были женщины, а его мни-мые или реальные затруднения также зачастую возникали благодаря женщинам. В связи с этим интересно отметить, что он пишет в своих книгах о колдунье по имени ла Каталина — женщине, обладавшей огромной силой. Она была

его единственным оппонентом в течение всего времени ученичества у дона Хуа-на. Там было описано множество довольно абстрактных конфронтации с не менее абстрактными силами, но только с появлением ла Каталины Карлос лицом к лицу столкнулся с реальным оппонентом, да еще столь внушительных габаритов.

Хотя сам Карлос проповедовал независимость и свободу, он приобретал надо мной все большую власть. Однажды вечером, когда Карлос собирался отвезти меня на занятия, в квартире зазвонил телефон. Это был доктор Теджа Герт — врач, с ко-торым я познакомилась не так давно. Я предупреждала его о Карлосе, поэтому ко-гда он снял трубку, Герт притворился, что ошибся номером.

— Миссис Голдабург там? — спросил он. Но Карлоса было не так-то легко прове-сти.

— Слушай ты, сукин сын, я знаю, кто ты. Ты Герт, а я веду Маргарет на занятия и не желаю, чтобы ты снова сюда звонил! — Карлос бросил трубку на рычаг, насу-пился и молчал всю дорогу до колледжа.

Когда мы приехали в УКЛА (я посещала там вечерние курсы), я вошла в холл, позвонила Герту из автомата и объяснила ему все происходящее. Разговаривая, я повернулась лицом к окну и засмеялась — Карлос стоял на улице и смотрел на ме-ня.

В 1958 году я поступила на курсы менеджеров в «Пасифик Телефон». Теперь мне приходилось ездить на автобусе из района Уилшир на Олайв-стрит. Однажды вечером, сидя на остановке в ожидании автобуса, я увидела индийца в черном ан-глийском костюме и с зонтиком. Он тоже ждал автобуса и сидел на скамейке непо-далеку от меня.

На следующее утро, когда я собиралась на работу, я вдруг вспомнила этого ин-дийца и пожалела, что не заговорила с ним. Это вполне могло бы пригодиться для развития разговорных навыков, которым нас обучали на курсах менеджеров.

Вечером того же дня я поспешила на остановку, снова надеясь увидеть его там. Однако, к моему разочарованию, индийца нигде не было видно. И тут вдруг я услышала его голос, произнесший с заметным акцентом:

— Вам действительно следует поспешить, если вы хотите успеть на этот автобус.

Обрадованная, я первой влетела в автобус, затем вошел он и сел рядом со мной. Это меня не на шутку заинтересовало. После того как автобус тронулся с места, я заговорила с ним первой и вскоре выяснила, что его зовут Суран Бхат и он из Бом-бея. У него были две степени доктора философии — из Бомбейского университета и из университета Пердью. «Впечатляет», — подумала я про себя. В процессе беседы я выяснила, что он был астрологом и умел составлять гороскопы. Узнав о дне и ча-се моего рождения, он сказал, что попробует составить для меня астрологическую таблицу, а потом сообщит, что ему удалось выяснить. Еще он сказал, что использу-ет собственную астрологическую таблицу для того, чтобы играть на индийской фондовой бирже, и сильно преуспел в финансовом отношении. Он был женат, но детей не было. В Штатах он жил уже примерно полгода.

Придя домой, я записала наш разговор в форме диалога «я сказала», «он ска-зал», и все получилось очень удачно. Предъявив эту запись на занятиях, я удосто-илась похвалы преподавателя за оригинальный и нестандартный подход.

Несколько дней спустя мы вновь оказались в одном автобусе, и он показал мне обещанный гороскоп. Согласно его вычислениям, я должна была выйти замуж за человека, который станет знаменитым философом. Я была восхищена его астроло-гическими способностями, причем не только

благодаря этому гороскопу, но и его объяснениям по поводу того, что означает то или иное расположение звезд. Я попросила индийца научить меня составлению го-роскопов, и он согласился. После этого он дважды наведывался ко мне с визитом. Я настолько заинтересовалась астрологией и тем влиянием, которое она оказывает на нашу повседневную жизнь, что научилась всему очень быстро.

Во время второго визита я услышала стук в дверь. Открыв ее, я обнаружила нарядного Карлоса, который был в костюме, белой рубашке и при галстуке. Он за-явил, что ему хочется познакомиться с моим другом.

Я пригласила его войти. Он сел на стул в углу, в то время как индиец сидел на кушетке.

Оставив их наедине, я вышла в кухню за вином. Когда я вернулась, индиец спрашивал Карлоса, интересуется ли он астрологией.

— Нет, — очень печально отвечал он, — не интересуюсь. Зато меня очень инте-ресует мисса Раньян. Я вижу, что ваши идеи в высшей степени умны, и я думаю, что она тоже очень умна. Подобное сочетание кажется мне весьма опасным. Поэто-му я бы попросил вас немедленно уйти отсюда.

Услышав это, я не знала, что и делать. Индиец некоторое время сидел молча, а затем встал и удалился. Я заявила Карлосу, что ему не следовало приходить и по-зорить меня в глазах этого достойного человека. В конце концов, он пришел сюда по моему приглашению, чтобы заняться составлением гороскопов.

— Ох, мисса Раньян, — вздохнул Карлос, — когда вы встречаетесь с умным че-ловеком, то становитесь опасной. Не знаю, что бы могло случиться, если бы я не появился.

Больше я этого индийца не видела. Я даже осталась без экземпляра своего горо-скопа, который он для меня сделал.

Большую часть 1958 года Карлос продолжал жить в Северном Нью-Хэмпшире. Он получил работу на фабрике игрушек «Маттел той компани», которая находилась на Розен-кранц-авеню, в Хоуторне, в нескольких милях от его дома. Чтобы ездить на работу, Карлос купил старый «шевроле». Квартира в Северном Нью-Хэмпшире находилась в доме, покрытом розовой штукатуркой, с черепичной крышей и мини-атюрными балконами. Карлос жил в квартире номер 4, на первом этаже. В комнате было большое, выходившее на улицу окно, у которого стоял письменный стол с пишущей машинкой. На полу были постелены маты, на стенах висели длинные полки с книгами — в основном, это были издания в мягкой обложке — латиноаме-риканская поэзия и биографии. В одном из углов находились принадлежности для ваяния. Еще из мебели была кровать и пара обшарпанных стульев. Радио, телеви-зор или телефон отсутствовали. Нагрянув к нему воскресным полднем, я обнару-жила Карлоса работающим над скульптурой, которая была установлена на доске, перекинутой через кухонную раковину. Это объяснялось тем, что там было больше всего света.

Поскольку он учился и работал, времени для занятий творчеством почти не оста-валось. Но он ухитрялся урывками то на переменах, то на работе — кое-что писать, и даже завел себе записную книжку, куда заносил стихи или романтическую прозу. Он занимался на семинаре по латинской поэзии, чтобы выработать классический стиль и проникнуться классическими темами. Особое внимание он обратил на Лу-креция. Как и Хаксли, Лукреций уделял серьезное внимание научным методам своего времени. Кроме того, он рассуждал о смерти, малодушном страхе перед ней и о том,

как отважные воины с гор всегда живут с мыслью о смерти и нисколько ее не боятся. Карлос подчеркнул в книге такие строки:

Кто-то умрет, чтобы обрести застывшее имя.

Когда страх смерти вынуждает нас

Ненавидеть ласковый солнечный свет,

Тогда, горюя, мы ставим, крест на своей жизни.

Кому-то он рассказывал, что происходит из страны Лукреция, кому-то — что из Бразилии, а передо мной всячески старался продемонстрировать, что знаком с классикой этой южноамериканской страны. Осенью он дал мне послушать один из принадлежавших ему альбомов, «Бразильская бахиана №5». Там были записаны сюита Вилла-Лобоса, бразильские народные песни и пять арий из опер Пуччини. Естественно, сюита и народные песни были на португальском, и Карлос, казалось, понимает этот язык, что было бы вполне естественно для уроженца Бразилии. До I960 года он регулярно получал письма из дома, но я никогда не обращала внима-ния — на португальском или испанском языке они написаны. Он всегда читал мне их в переводе на английский.

Учась на четвертом курсе ЛАОК, Карлос переехал в доходный дом на Адамс-авеню, который принадлежал маленькой жилистой женщине по имени Джонни, жившей на первом этаже. Она сама готовила и обслуживала своих постояльцев, к которым испытывала материнские чувства. Это была дружелюбная женщина, кото-рая, однако, придерживалась строгих правил. Большинство постояльцев вынужде-ны были терпеть ее запрет «никаких девушек», но Карлос не обращал на это вни-мания. Он заставлял меня украдкой пробираться в его квартиру под покровом тем-ноты и оставаться там на всю ночь. По утрам, сняв туфли и надев его носки, чтобы производить как можно меньше шума, я выбиралась из дома, а Карлос следил за мной из окна.

Он писал рассказы на тему коротких романтических встреч и психологии взаи-моотношений между мужчиной и женщиной, но никогда не давал мне их читать, постоянно держа свой блокнот при себе. Преподаватель ЛАОК Верной Кинг поощ-рял его литературные опыты, и Карлос старался вовсю. Особенно много он писал стихов, причем одно из его стихотворений заняло первое место на поэтическом конкурсе, который спонсировала коллежская газета. Она же и напечатала это сти-хотворение на своих страницах, поставив имя автора — Карлос Кастанеда.

В декабре 1958 года Карлос решил снять домик на Чероки-авеню в Голливуде. В то время я продолжала жить в доме своей тетушки Ведьмы на 8-й Западной улице. Она очень внимательно следила за мной, приставая с расспросами каждый раз, ко-гда меня не было в том месте, где я должна была находиться. Тетушка не одобряла моих встреч с Карлосом, поскольку он был иностранец и она ничего о нем не зна-ла. Я проводила с Карлосом большую часть времени, хотя он всегда был очень за-нят ваянием или литературой. Однажды он изготовил рождественские открытки с песочными часами, но я потеряла ту, которую он мне подарил. Мы ходили в кафе на Голливуд-бульваре, посещали различные культурные мероприятия и часто хо-дили в кино — в основном на иностранные фильмы.

Я не пропускала ни одной лекции Невилла Годдарда, которые он читал в Уил-шир-Эбел-театре, но Карлос ни разу не согласился меня сопровождать, хотя потом мы всегда обсуждали то, о чем на них говорилось. Иногда он даже выдавал какие-то свои комментарии.

Невилл заявлял, что Библия — это не история, но биография каждого человече-ского существа. Он утверждал, что Библия всегда говорит в настоящем времени, то есть рассказывает нам о нас самих.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Здесь Иоанн говорит нам о том, что Слово — это наши мысли, облеченные в слова, что каждый из нас — Бог, и когда мы перестаем поклоняться Богу как чему-то находящемуся вовне, осознавая, что Он обитает внутри нас, и понимая Христа как плод нашего чудесного воображения, то можем сделать свои мечты реальностью. Исходя из того, чего мы хотим, сознавая, что это уже так, а затем утверждаясь в мысли, что это так и есть, мы автоматически становимся причиной событий, воплощая их в реаль-ность. В День Субботний мы отдыхаем от своей умственной работы, а в воскресенье — от работы физической.

В моем обществе Карлос охотно обсуждал разные психические феномены, а ино-гда даже давал странные мистические интерпретации прочитанных им историй. Например, мы обсудили с ним «Братьев Карамазовых». Все эти братья, заявила я, на самом деле являлись аспектами одной индивидуальности, причем их отец был реальным мужчиной, в то время как мать являлась символом бессознательного. За-тем я развила эту тему, указав на ряд других метафорических символов, увиден-ных мной в романе, Карлос все это записал и, в дальнейшем, использовал на заня-тиях в колледже.

Мы прожили на Чероки-авеню около месяца, после чего я вернулась к тете Бельме, а Карлос снял комнату на втором этаже пансиона Мариэтты. Этот пансион находился на Вермонт-стрит, прямо напротив студенческого городка ЛАОК, и пред-ставлял собой четырехэтажное кирпичное здание грязно-желтого цвета, имевшее двойные двери, фонарь в стиле барокко над главным входом, белые колонны и зо-лотистого цвета жалюзи, прикрывавшие окна первого и второго этажей, выходив-шие на улицу. Пол в холле был устлан восточными коврами.

Карлос учился уже последний семестр и теперь постоянно изнурял себя зубреж-кой. Кроме того, он поступил на работу в управление по проверке политической благонадежности и стал готовиться к натурализации в Штатах. Мы обсуждали, ка-кую фамилию ему лучше употреблять — Арана или Кастанеда. Официально его фамилия была Арана, но мы сошлись на том, что «Карлос Кастанеда» звучит эф-фектнее. Именно этим именем он подписывался в колледже и при устройстве на работу, поэтому мы решили, что пусть он так и останется Кастанедой.

В апреле 1959 года тетя Бельма умерла, и я, вместе с другими членами своей семьи, присутствовала на ее похоронах. Однако Карлоса там не было. Ему никогда не нравилась ее претенциозность, комфортабельный калифорнийский образ жизни и рассказы о том, как она приехала на Запад и три раза выходила замуж, коллек-ционируя недвижимое имущество. Здесь, в Лос-Анджелесе, она произносила свою фамилию как Раньон, утверждая, что Дамон Раньон не только ее родственник, но и друг, которому она когда-то посоветовала стать писателем. Карлоса все это мало заботило, а потому ее смерть его откровенно обрадовала. Теперь он чувствовал се-бя со мной более свободно.

Весной он закончил учебу в ЛАОК и получил 19 июня 1959 года диплом по пси-хологии. Он прошел через стандартную торжественную церемонию в мантии и ша-почке, сфотографировался — напряженный, хмурый, явно не знающий, куда де-вать свои руки. Эту фотографию он отослал своим родственникам в Перу, написав, что собирается поступать в УКЛА. Это было одно из его последних писем домой. Ко-гда у него стали выходить книги, он не сообщил об этом своим родственникам, и вплоть до начала 70-х годов они даже не знали, где он находится. Последним зве-ном, связывавшим его с домом, оставалась фотография его матери, которую он од-нажды драматически разорвал во время ссоры со мной.

Итак, ЛАОК был окончен и Карлос поступил в УКЛА. Болезненно сознавая то, что уже стало вполне очевидным, — ему никогда не стать настоящим художником, — Карлос решил обратить внимание на преподавательскую карьеру. Идея стать писа-телем была весьма заманчивой, но на данной стадии не слишком реальной. Недол-го думая, Карлос переключился с психологии на антропологию, хотя не испытывал особой склонности к преподаванию ни того, ни другого.

После смерти Ведьмы я переехала в квартиру, расположенную на двух этажах, с внутренней лестницей, которая находилась в доме по Южной Детройт-стрит. Три года до этого я занималась ее обустройством. Сью Чайлдресс, которая летом рабо-тала во Флориде, вернулась в Калифорнию и поселилась у меня. Карлос приходил ко мне, едва выдавалось свободное время — помимо учебы он еще постоянно где-то подрабатывал. За шесть недель он обучил Сью испанскому и теперь работал над ее произношением. В благодарность она готовила для него фруктовый шербет. Чтобы оплатить свои счета, он работал. В начале зимы он получил место в отделе счетов «Хаггарти» — это был женский магазин, расположенный на Уилшир-бульваре в Голливуде. Приходилось работать по вечерам, подводя балансы, про-веряя счета и следя за их почтовой отправкой.

Порой у него возникало смутное ощущение дежа вю. Снова, как когда-то в Перу, он работал в магазине, наблюдая за покупательницами. Только здесь он сидел под огромной хрустальной люстрой и находился в городе, расположенном на западной окраине Соединенных Штатов. Да и богатые прилавки с драгоценностями заметно отличались от скромного прилавка в магазине его отца Сесара. Иногда Карлос за-давался вопросом, не совершил ли он ошибки, приехав в Америку, и не лучше ли ему вернуться обратно домой, где он бы не чувствовал себя посторонним. Впрочем, когда эти сомнения проходили, он понимал, что следует в правильном направле-нии. Особенно хорошо он себя чувствовал воскресными вечерами в моих апарта-ментах, когда кто-то из гостей приносил вина и мы начинали разговаривать о фи-лософии, живописи, экстрасенсорном восприятии и поэзии. Чем меньше у меня бы-ло гостей, тем менее скованно чувствовал себя Карлос и тем более охотно он углублялся в рассуждения об оккультизме, астральной проекции и трансовом беге.

— Он подмигивал с таким видом, словно хотел создать у меня впечатление, что ему известны ответы на мучившие меня вопросы, — вспоминала Сью. — Но, с дру-гой стороны, я в этом и не сомневалась.

При желании, Карлос мог выглядеть весьма загадочно. Когда кто-нибудь заво-дил разговор о предсказании будущего, Карлос начинал выдавать собственные предсказания. Однажды он рассказал мне о ком-то, кого много лет не видел, опи-сав его довольно странно: «недостающее звено в этой судьбе, определившее три-единство нас троих», имея в виду себя, меня и Сью. Кроме того, он предсказал, что Сью выйдет замуж за этого человека. Меня это так заинтриговало, что я позвала Сью.

— Он врач? — сразу спросила она, по-видимому, исходя из каких-то своих сооб-ражений.

— Чем он занимается? — спросила я Карлоса. Он отвечал, что этот человек — молодой врач, который собирался специализироваться в нейрохирургии. Кроме то-го, добавил Карлос, однажды мы все четверо отправимся в Бразилию. Но ничего такого не случилось.

Однако если его предсказания были ошибочными, зато некоторые из его то-гдашних идей впоследствии нашли свое отражение на страницах его книг, в част-ности, в качестве составной части учения дона Хуана. Например, до I960 года его часто заедала рутина. Он испытывал тоску от жизни и от людей, которые его пуга-ли, и часто жаловался вслух на смертельно надоевшее однообразие — каждое утро надо отправляться на занятия в одну и ту же аудиторию, а в три часа дня уже быть на работе. Он буквально задыхался от такого распорядка дня, не дающего ему до-статочно времени для занятий живописью и литературой. Спустя годы он писал о том, что дон Хуан советовал ему порвать с рутиной, чтобы обновить восприятие и обрести свежий взгляд на мир.

Когда была издана книга Андрия Пухарича «Священный гриб», все, включая Карлоса, ее читали, и она на несколько месяцев стала предметом обсуждений и дискуссий. Пухарич рассказывал, что его знакомый голландский скульптор в со-стоянии транса вспоминал подробности египетской жизни времен фараонов четвер-той династии с точки зрения человека по имени Рахотеп. Более того, Пухарич пы-тался найти подтверждение того факта, что священный гриб Amanita muscaria мо-жет усиливать психические способности и самоосознание. По мнению Пуяврича, существует связь между способностью сибирских шаманов покидать свое тело и опьянением, которое вызывает священный гриб. Такова была его теория.

По-видимому, и у древних греков была традиция магического выхода души из тела. В первой главе Пухарич цитирует исследование Додда «Греки и иррацио-нальное», которое было опубликовано несколько лет назад в издательстве «Юни-версити оф Калифорния Пресс». Среди всего прочего там говорилось о том, что шаманы были психически неуравновешенными людьми, которые вели весьма не-традиционную религиозную деятельность. В результате суровых тренировок чело-век признавался шаманом, обладающим способностью добровольно впадать в со-стояние расщепления личности.

«Шамана могли в одно и то же время видеть в разных местах, поскольку он об-ладал силой билокации, — пишет Додд. — Из этих опытов, рассказанных им слу-шателям в импровизированной песне, он получал навыки предсказания, религиоз-ной поэзии и магической медицины, благодаря которым обретал важную социаль-ную роль. Он становился кладезем сверхъестественной мудрости». Египетские фразы, изрекаемые голландским скульптором по имени Гарри Стоун, как и исполь-зование священных грибов во время древних религиозных ритуалов, нашли свое документальное подтверждение. Выводы, следовавшие из всего этого, были настолько необычны, что Пухарич хотел найти им самое рациональное обоснова-ние. Все свои опыты он тщательно записывал, после чего подвергал научному изу-чению. Так, он исписал 200 страниц, фиксируя все использованные Стоуном древ-неегипетские слова и выражения, после чего пришел к выводу, что если бы тот вздумал пойти на мистификацию, то просто не смог бы все это запомнить.

Карлоса очень интересовала проблема того, как древние использовали наркоти-ки, но больше всего его поразило удивительное сходство между ним самим и Гарри Стоуном. Было просто невероятно сознавать, как много между ними общего. Стоун был застенчивым и неуверенным в себе иностранцем, закончившим среднюю шко-лу и несколько лет пытавшимся поступить в художественную академию. Последние семь лет он безуспешно пытался добиться признания в качестве скульптора. Стоун рассказывал Пухаричу, что, когда ему было всего шесть лет, у него умер дядя — но точно такой же факт имелся и в биографии Карлоса.

В процессе своих исследований, Пухарич беседовал с Гордоном Уоссоном -специалистом в области использования наркотиков первобытными мистиками, ко-торый поведал ему о том, как в 1953 году ездил в Мексику, чтобы найти подтвер-ждение рассказам о когда-то процветавшем там культе ритуальных грибов. Уоссону не только удалось убедиться, что такой культ действительно существовал, но даже найти людей, которые жили в отдаленных районах страны и практиковали этот культ до сих пор. По словам Уоссона, всю церемонию проводил курандеро, который ел грибы для целительства и предсказания будущего. Эти грибы назывались Psilo-cybe mexkana и содержали галлюциноген псилоцибин. Пухарич собрал в лаборато-рии несколько видов священных грибов, провел эксперименты и обнаружил, что поедание «аманита мускария» не оказывает заметного воздействия на человече-скую психику. В конце своей книги Пухарич упоминает о человеке, который сумел придать оккультным делам оттенок респектабельности, — то есть об Олдосе Хакс-ли. В августе 1955 года Хаксли наблюдал за тем, как Гарри Стоун входит в транс. Во время этого опыта он отождествил себя с Рахотепом и стал настаивать на том, чтобы ему принесли «золотистый» гриб. Пухарич сделал это. Затем Стоун начал производить манипуляции с этим грибом — пробовал его на язык, помещал на ма-кушку — то есть воспроизводил тайный древнеегипетский ритуал, который считал-ся навсегда утраченным до тех пор, пока Пухарич не воспроизвел его в своей ла-бораторрии. Когда Стоун вышел из транса, Пухарич завязал ему глаза и предло-жил тест на ясновидение. Хаксли внимательно следил за тем, как голландец в те-чение нескольких секунд успешно справился с серией, состоящей из десяти набо-ров рисунков, оставшись в пределах погрешности миллион к одному.

Прочитав об участии Хаксли, Карлос решил, что книга Пухарича по меньшей ме-ре заслуживает серьезного к себе отношения, тем более что из нее он впервые узнал о мексиканских шаманах и употреблении «псилоцибе мексикана». До этого Хаксли познакомил его с мескалином, а благодаря цитате из работы профессора Дж. С. Слоткина — и с пейотом, который использовали американские индейцы. Слоткин изучал религиозные представления тех из них, кто верил, что пейот явля-ется божьим даром. Он был одним из очень немногих белых, которые принимали участие в церемониях поедания пейота и были потрясены остротой новообретенно-го восприятия мира. И все это благодаря вполне доступному растению, которое произрастало на родине Карлоса и называлось кактус Сан-Педро, или «священный материнский кактус».

Существовал и еще один наркотик, который в студенческой среде шутливо называли «травой локо». Пожалуй, это был самый известный дикорастущий гал-люциноген на Юго-Западе. Нередко можно было прочесть о том, как на каком-нибудь западном техасском ранчо полдюжины коров, случайно наевшихся дурма-на, несколько часов после этого находились в крайне возбужденном состоянии — дрались между собой, пытались сломать ограду и мычали всю ночь напролет.

Таким образом, несмотря на то, что Карлос приписал заслугу своего знакомства с грибами, кактусом, содержащим пейот, и дурманом дону Хуану, он хорошо знал о существовании трех этих наркотиков задолго до 1960 года — то есть до того, как познакомился со старым индейцем.

Теперь в моей квартире обсуждали не «Врата восприятия» или работы Раина, а Пухарича и его книгу «Священный гриб».

— Мы говорили о грибах и кактусах, которые расширяют границы сознания, — рассказывает Сью. — Книга «Священный гриб» только что появилась в продаже. Но у меня было чувство, что Карлос уже многое знал о естественном или неесте-ственном расширении границ разума еще до того, как он прочитал эту книгу.

Как всегда, в разговоре Карлос предпочитал слушать и запоминать, чем отпус-кать собственные замечания. Иногда он описывал эти разговоры в своих рассказах, стихах или курсовых работах по психологии и антропологии. К концу 1959 года я поступила на психологические курсы ЛАОК и написала работу, в которой изложила свои идеи по поводу «амбивалентной самости», причем сделала это следующим об-разом: сначала придумала разговор, в котором очерчивается ситуация, а затем до-полнила его более подробной дискуссией, в которой демонстрировалась природа амбивалентности. Это был метод анализа своего другого «я». Карлос прочитал мою работу, пришел в восторг от подобного метода и выразил мне свое восхищение.

— Маргарет обладала фантастическим чутьем на все любопытное, — сказала обо мне Джоун Догерти, — она могла цитировать Невилла, часами обсуждать дзэн-буддизм или всевозможную мистику. Карлос слушал, но не разделял ее убежде-ний. В его книгах я сразу увидела того Карлоса, которого хорошо знала. Например, я увидела его скептицизм, с которым он относился к каждому новому опыту. Я не думаю, чтобы он когда-либо сомневался в том, что описываемые им вещи возмож-ны. Говоря языком мистицизма, он обладал открытым разумом, но ни в чем не был убежден.

Однажды, в начале весны 1957 года, я вышла из своего офиса, находившегося в доме 666 на Южной Лабри, и поспешила в химчистку, надеясь успеть до того, как она закроется на обед. Получив свою одежду, я пошла обратно, причем улица была совершенно пустынна. И тут вдруг я увидела, что навстречу мне идет Невилл. По мере того как он подходил все ближе и ближе, я смотрела на него и улыбалась. Он улыбнулся в ответ, но мы не обменялись ни словом. После того как он прошел ми-мо меня, я обернулась ему вслед, чтобы лишний раз удостовериться в том, что это был именно Невилл. Он тоже обернулся, улыбнулся мне еще раз и продолжил свой путь. Самое странное состояло в том, что мы были на улице совершенно одни, но стоило мне пойти своим путем, как я оказалась в окружении множества людей, по-скольку был разгар рабочего дня.

На какой-то момент мне показалось, что со мной случился легкий удар. Я не могла ничего понять, тем более что Невилл уже две недели читал лекции в Сан-Франциско — то есть его вообще не было в Лос-Анджелесе.

Тем же вечером я встретилась с Карлосом и немедленно изложила ему это про-исшествие, не переставая при этом удивляться. Я заявила, что когда Невилл вер-нется в город, то подойду к нему после лекции и спрошу, может ли он явиться че-ловеку, находящемуся в одном городе, в то время, как сам он находится в другом. Карлоса не слишком заинтриговала моя история, хотя он заявил, что ему было бы интересно узнать, что ответит мне Невилл. Как только он вернулся в город и дал свою первую лекцию, я была тут как тут. После окончания лекции Невилл обычно отводил пятнадцать минут на вопросы слушателей. Я уже готовилась задать ему свой вопрос, но тут произошла странная вещь. Прежде чем у меня появилась воз-можность обратиться к Невиллу, именно такой же вопрос задал ему кто-то другой! Невилл посмотрел на спрашивающего, затем перевел взгляд на меня и ответил, что да, он может являться тем людям, которым он хочет явиться. Я не верила своим ушам. Неужели он явился мне именно по этой причине? Я не знала, каким образом он способен находиться в одно и то же время в двух разных местах, зато была уве-рена, что видела его при весьма необычных, можно даже сказать нереальных об-стоятельствах.

Когда я или Карлос встречались с другими людьми, это было неприятно для нас обоих, поскольку мы постоянно ревновали друг друга. У Карлоса была привычка являться ко мне в тот момент, когда у меня была назначена встреча с кем-то дру-гим, заявляя при этом, что он хочет познакомиться с моим другом или подругой. Я пыталась отговорить его от этого, но он упорно продолжал приходить, садился на кушетку и одним своим присутствием заставлял моих гостей чувствовать себя весь-ма неуютно. Иногда он даже гнал их прочь, запрещая являться снова. Последний раз он поступил так в январе I960 года, когда у меня в гостях был Фарид Авеймрайн, молодой бизнесмен с Ближнего Востока. Мы посетили один из рестора-нов Лос-Анджелеса, где сидели на подушках и пили кофе по-турецки, а затем вер-нулись ко мне домой. Как обычно, явился Карлос. Фарид начал рассказывать о своих недавних видениях, в одном из которых ему явилась я.

— В этом же видении присутствовал и человек, направивший на вас пистолет, — заявил Фарид. — Кто-то хотел вас убить.

Карлос сердито ворочал глазами — он был явно рассержен, тем более что и сам претендовал на ясновидение.

— Как только я начал встречаться с Маргарет, то сразу же захотел жениться на ней, -заявил Фарид, -но, увы, мне все еще не удалось развестись.

— Через мой труп, — ответил Карлос. — Никто на ней не женится, кроме меня.

— Но тогда почему вы на ней до сих пор не женитесь?

— До сего дня мне это не приходило в голову. Но теперь я твердо решил же-ниться на ней сегодня вечером, — и он повернулся ко мне. — Собирайся, Мэгги, мы едем в Мексику.

Я была весьма удивлена подобным поворотом событий и попросила его успоко-иться. Но Карлос настаивал на своем предложении. Он заявлял, что всерьез решил на мне жениться. Тем временем Фарид ушел, оставив нас обсуждать эту тему, о ко-торой мы периодически задумывались, но никогда не говорили всерьез. Наконец, мы вышли из дома, сели в черный «фольксваген» Карлоса и направились в Мекси-ку. Тощий и хмурый мексиканский чиновник зарегистрировал нас сразу после того, как мы заполнили все необходимые бумаги. Судя по всему, эта процедура достав-ляла ему искреннее удовольствие, и он сопроводил ее мелодией в исполнении ма-рьячис, включив проигрыватель. Копия записи о регистрации до сих пор сохрани-лась у меня. Она гласит:

«Oficina del Registro Civil de Tiaquiltenango. En el Libro num 5/960 a fojas Catorce, bajo la Partida num. 14 de esta Ofidna, se encuentra asentada el acta de Matrimonio de Carlos Aranha Castaneda con Margaret Evelyn Runyan. Cuyo contrato se celebro ante mi los requisites de Ley. Tiaquiltenango Morelos 17 de Enero de I960».

Карлос покинул свою квартиру на Вермонт-стрит и переехал ко мне на 823 Юж-ную Детройт-стрит. Сью нашла себе квартиру. Карлос продолжал работать в отделе счетов магазина «Хаггарти», зарабатывая достаточно денег для того, чтобы про-должать учебу и сводить концы с концами. Моих заработков на телефонной стан-ции хватало на питание и оплату квартиры. С утра Карлос шел на занятия, затем на работу и, в итоге, приходил домой поздно. Времени на посещение кино, концер-тов или выставок почти не оставалось. Летом нам даже на выходные не удавалось побыть вместе. Карлос начал куда-то исчезать — сначала на несколько часов, по-том на несколько дней, — и я не знала, где он находится. Сначала я решила, что он нашел себе другую женщину, но Карлос отверг это предположение, заявив, что со-вершает поездки в пустыню, чтобы изучать, каким образом индейцы используют лекарственные растения.

— Я нашел одного человека, — однажды заявил он, но кроме того, что это был индеец-учитель, я больше ничего не смогла добиться. Карлос почти не рассказы-вал о своих поездках. Сначала они были напрямую связаны с его изучением кали-форнийской этнографии в УКЛА. Это был весьма популярный курс лекций, который читал костлявый и словоохотливый археолог, обладавший пронзительными голу-быми глазами, по имени Клемент Мейган. Именно его упоминает Карлос в преди-словии к своей первой книге, называя человеком, «который начал и направил ход моих полевых работ в области антропологии».

Свой курс Мейган читал каждый год, причем вначале он заключал со своими студентами своеобразную сделку. Занятия проходили на третьем этаже Хейнз-Холла. Это было одно из краснокирпичных зданий в университетском городке УКЛА, к фасаду которого озабоченно склонялись деревья. Фризы были расписаны крылатыми драконами и птицами, крыша покрыта красной черепицей, из серых арок выглядывали окна. Первый этаж занимали классы для изучения французско-го языка, второй был отведен под социологию, третий — под антропологию.

Каждый семестр Мейган требовал курсовые работы, причем каждый, кто не по-ленился найти живого информатора, мог автоматически рассчитывать на высшую оценку — «А», вне зависимости от качества самой курсовой.

— Предстоит проделать много работы, — предупреждал Мейган, — причем пси-хологически очень трудно сознавать, что, несмотря на все затраченные вами колос-сальные усилия, результат может оказаться нулевым. Например, вам может не удаться найти толкового информатора, или он не захочет с вами разговаривать, или наговорит ерунды.

Это ежегодное предостережение Мейган выдавал для того, чтобы сразу обеску-ражить слабых духом студентов, которые — он знал это по предыдущему опыту — после нескольких недель активных поисков обязательно впадут в уныние. Специ-альностью самого Мейгана была археология, однако он отдал должное антрополо-гии, часами высиживая под рамадамии слушая болтовню старых жителей калифор-нийских пустынь, поэтому имел полное представление о том, как трудно бывает получить действительно ценные сведения. (Рамада — редкий навес из прутьев, со-оружаемый вокруг деревенского дома в Мексике.)

— Но если в своей работе вы сумеете убедить меня в том, что вы действительно пытались найти и разговорить калифорнийского индейца, то я гарантирую вам высшую оценку, вне зависимости от того, что у вас получилось, — говорил он, об-ращаясь к студентам, среди которых находился и Карлос, относившийся к его сло-вам с одобрением.

Хорошее интервью с настоящим индейцем не только обеспечит высшую оценку, но, что еще более важно, если его удастся опубликовать, то не будет проблем с по-ступлением в аспирантуру. Найти подходящего индейца -это не проблема, тем бо-лее что существуют дюжины тем для разговора — плетение корзин и гончарное де-ло, сельское хозяйство и религия, отношения между краснокожими и белыми и т. д. Обо всем этом неоднократно упоминал сам Мейган, но Карлосу хотелось найти более глубокую и научную тему, чтобы обеспечить себе требуемую публикацию. Кроме того, чем эксцентричнее тема, тем интереснее ею заниматься. После некото-рых размышлений, он решил остановиться на этноботанике, то есть классификации психотропных растений, используемых магами. Тем самым он пойдет по стопам Гордона Уоссона, обнаружившего у масатеков культ волшебных грибов, Олдоса Ха-ксли с его домашними опытами или Уэстона Лабарра. В числе других Карлос про-чел книгу Лабарра «Культ пейота» и сделал вывод, что готов к тому, чтобы испы-тать себя в роли индейца.

От класса, в котором было почти 60 человек, Мейган получил всего три работы, в которых студенты пытались взять интервью. Один студент нашел индейца прямо в кампусе — тот обучался в университете по «этническому» гранту, — и индеец рассказал ему о том, к каким методам целительства прибегают его сородичи. Дру-гой студент, живший на ранчо во Фресно, порасспросил своего приятеля об индей-ском образе жизни. И только Карлос съездил и нашел настоящего информатора. Более того, он пообщался с несколькими индейцами и даже пару раз заходил к Мейгану за указаниями и методиками расспросов. Вначале он работал с индейцем кахилла, жившим в резервации неподалеку от Палм-Спрингс, затем направился к реке Колорадо и опросил нескольких местных индейцев. Обычно один индеец зна-комил его с другими, и, таким образом, Карлос мог переходить от информатора к информатору, все более глубоко проникаясь их странными ритуалами и способами использования лекарственных растений. В конце концов он нашел человека, кото-рый многое знал о дурмане (Datura inoxia). Его информация легла в основу курсо-вой работы Карлоса, ставшей маленьким шедевром.

— Его информатор многое знал о дурмане, который представляет собой нарко-тик, использовавшийся во время обряда инициации некоторыми калифорнийскими племенами, однако, по моему мнению, да и по мнению большинства других антро-пологов, вышедший из употребления сорок, а то и пятьдесят лет назад, — вспоми-нает Мейган. — Итак, он нашел информатора, который помнил об этом растении и до сих пор его использовал. Карлос сдал мне курсовую работу, в которой содержа-лось множество информации о том, что кажется невозможным, пока вы не встрети-те знакомого с этим растением собеседника. Это была очень хорошая работа, и я поощрял его продолжать исследования. Фактически, он сообщил о том, что до сего дня существуют индейцы, которые активно практикуют использование дурмана. Большая часть материала вошла в первую книгу Карлоса. В работе присутствовало множество символики и фантазий на тему «женских» и «мужских» растений, а так-же длины и формы их корней. Я сомневаюсь, чтобы они имели какую-то фармако-логическую ценность, хотя Карлос был в этом уверен. Он разговаривал со многими людьми на эту тему. Насколько я знаю, в научной литературе вообще не было пуб-ликаций относительно датуры. Я внимательно изучил большинство калифорний-ских отчетов и обнаружил, что когда вы начинали расспрашивать людей об их ве-рованиях, употреблении наркотиков или связанных с этим церемониях, то наталки-вались на сопротивление своих собеседников, явно не желавших откровенничать. Работа Карлоса произвела на меня большое впечатление. Было очевидно, что он сумел добыть ту информацию, которую антропологам не удавалось получить преж-де.

Насчет символики и фантазий — все верно. Карлос тщательно записал все, что ему рассказали об этой «траве дьявола». Все его части -корень, стебель, листья, цветки и семена — играли особую роль в мистическом порядке вещей. Например, корни обладали силой, точнее сказать, сила приобреталась благодаря корню. Сте-бель использовался для лечения, цветки — для изменения личности, семена для «укрепления головы». Информатор Карлоса пояснил, что идея состоит в «прируче-нии» травы дьявола как одном из средств личного поиска знания. «Мужские» и «женские» экземпляры растения отличались друг от друга: «женские» были выше и напоминали дерево, «мужские» толще и напоминали кустарник. «Женские» рас-тения имели длинные сильные корни, углублявшиеся вниз на значительное рас-стояние и лишь потом разветвлявшиеся. Корни «мужского» экземпляра начинали ветвиться почти сразу же. Чтобы выкопать это растение, индейские брухо исполь-зовали сухую ветвь дерева. Затем дурман промывали, разрезали и использовали в ритуале, своими корнями уходящем в далекое прошлое. Карлос все это фиксировал со слов информатора: ритуалы и суеверия, медицинский фольклор и фармакологи-ческие данные. Но, что самое важное, он записал слова того человека, который, вопреки правилам, согласился откровенничать с пришельцем.

— Возможно, это и был тот, которого он назвал доном Хуаном, — говорит Мей-ган. — И хотя в своей курсовой Карлос ничего об этом не говорит, я в этом почти уверен, ведь он сообщает, к какому племени принадлежит его собеседник и где оно обитает. Отсюда можно сделать вывод, что его информатор или является самим доном Хуаном, или принадлежит к числу его близких родственников, поскольку он частично является юма, частично яки.

В литературе ничего не говорилось о том, что яки используют церемониальные наркотики, но Карлоса это не смущало. Он нашел настоящего целителя, которого, кстати, было не так уж трудно найти, и этот старик поведал ему эзотерическое зна-ние, которое уже считалось утерянным. Когда Мейган изумленно вскинул вверх свои седые брови, Карлос понял, что он находится на правильном пути. Он открыл новую жилу, которая сулила ему восхитительные возможности: курсовую работу, диплом, возможно, книгу. В тот день, когдаМейганпохвалил его работуи выска-залпред-положение, что содержащийся в ней материал окажется ценным вкладом в академическую науку, Карлос осознал свое предназначение. Теперь все сомне-ния прочь — он будет изучать антропологию.

Часть Вторая. Замороченные аллегорией.

По утверждению Карлоса, он встретился с доном Хуаном на автобусной станции на границе Аризоны летом 1960 года. Это произошло во время одной из его поез-док на Юго-Запад (здесь и далее имеется в виду Юго-Запад США) с целью сбора информации, Друг, которого Карлос в своих книгах называет просто Биллом, ука-зал на дона Хуана кивком головы, когда старик вошел в помещение станции, и ска-зал, что этот индеец очень много знает о пейоте. Билл, который очень напоминает описанного Карлосом Аллена Моррисона, был его проводником и помощником при изучении трав. Как и Моррисон, Билл знал лишь несколько слов по-испански и в тот день, стоя под неярким предвечерним солнцем, произнес какую-то абсурдную фразу на этом языке. Дон Хуан не понял его, и тогда в разговор включился Карлос и объяснил, что является специалистом по использованию галлюциногенного как-туса, поскольку занимался обширными исследованиями и изучением его в УКЛА. Индеец казался не слишком заинтересованным, особенно когда Карлос сказал, что им обоим было бы полезно встретиться и поговорить о пейоте. Карлос говорит, что дон Хуан просто поднял голову и уставился на него зловещим взглядом шамана, от которого у него все похолодело. Это непреклонный взгляд чрезвычайно жесткого человека.

В «Учении» говорится, что дон Хуан родился на Юго-Западе в 1891 году. Когда ему было примерно восемь лет, он вместе с тысячами индейских семей из Соноры отправился в Центральную Мексику. Мексиканские солдаты по непонятной причине сначала избили, а затем и убили его мать, а его самого посадили на поезд, отправ-лявшийся на юг. Отец его, которого они ранили выстрелом и впихнули в битком набитый поезд, умер по дороге в Центральную Мексику, где дон Хуан вырос и жил до 1940 года, а затем переселился на север.

«Одна из проблем, связанных с доном Хуаном, — говорит Мейган, — и одна из причин критики его как поставщика информации, заключается в том, что сам он человек уникальный, Он в действительности не является членом никакого племен-ного сообщества. Родители его тоже не принадлежали никакой племенной группе, поэтому часть времени он жил среди калифорнийских индейцев и часть времени среди мексиканских индейцев. Его нельзя назвать настоящим яки. И, более того, это человек, который поднял свой интеллектуальный уровень. Мне приходилось видеть индейцев, похожих на него, но они редко встречаются. Вам не найти сред-него человека, который был бы философом или мыслителем и интересовался бы материями, превышающими самый поверхностный уровень».

В середине декабря I960 года, изучив специальную литературу, Карлос отпра-вился домой к дону Хуану, но его ученичество по-настоящему началось только в июне следующего года. В течение этих первых шести месяцев Карлос виделся с ним по различным поводам, но всегда в качестве антрополога, а не как ученик. Сначала поводом был сбор информации для письменной работы на курсе Мейгана, а затем с одобрения профессора он продолжил эту связь с более чем туманным представлением о том, что материал может быть напечатан.

Индеец-информатор не указывался в его работе для класса калифорнийской эт-нографии. Имя Хуан Матус, данное его бвнефактору в более поздних книгах, явля-ется псевдонимом, поскольку оно так же распространено в Мексике, как имя Джон Смит в Соединенных Штатах. Мейган не слышал этого имени примерно до 1966 го-да, и многие друзья Карлоса получили первую реальную информацию о таинствен-ном индейце, только когда в 1968 году на книжных прилавках появилось изданное Калифорнийским университетом «Учение». Но Карлос выбрал это имя до 1963 го-да. Однажды в начале 1963 года вместе с Адрианом Герристеном он обедал в кафе на Третьей авеню в Лос-Анджелесе, когда разговор зашел об индейцах Централь-ной Америки. Через мормонскую церковь Герристен подключился к программам помощи индейцам в резервациях в Юте, Калифорнии, Нью-Мексико и Аризоне.

«На мне был шейный платок, и он заинтересовался моими знаниями об индей-цах, — вспоминает Герристен. — Он рассказал мне о доне Хуане, который был зна-харем. Карлос несколько раз ездил на место их встреч, и они подружились. Дон Хуан стал доверять Карлосу, и тот собирался навестить его и других членов его группы грядущим летом. Карлос сообщил мне, что собирается написать об этом че-ловеке и его фантастической истории, но ничего больше не сказал».

Карлос говорит, что начал делать записи 23 июня 1961 года. Правила были до-статочно простыми и не изменились существенно за все время его ученичества. Нельзя было делать никаких фотографий и магнитофонных записей. Вначале он записывал украдкой, а потом, полагаясь на память, восстанавливал все разговоры и происшествия. После того как дон Хуан разрешил делать записи, Карлос получил возможность подробно и обширно излагать их разговоры, указывая дату, чтобы чи-татели могли хронологически следить за медленным и мучительным превращением западного студента и рационалиста в ученика, верующего и настоящего мага.

Однако когда пытаешься согласовать то, что происходило по словам Карлоса, с тем, что, по-видимому, было на самом деле, сразу же возникают проблемы. Напри-мер, действительно ли дон Хуан рассказывал о дурмане, сильнодействующем рас-тении, играющем важную роль в подготовке новичка к восприятию состояния не-обычной реальности? Если так, то когда Карлос услышал об этом? Дон Хуан, види-мо, давал свои инструкции еще до среды 23 августа 1961 года, даты, приведенной в «Учении». Во всяком случае, Карлос знал все это еще до того, потому что вклю-чил этот материал в свою работу для Мейгана. В его студенческую работу на по-следнем курсе вошел весь рассказ об этой траве в четырех аспектах: предупре-ждение дона Хуана о том, что это растение дает человеку вкус силы, значение кор-ней, процесс приготовления и ритуал подготовки к принятию — больше об этом не знал никто. Эту информацию, по словам Карлоса, он получил в 1961 году, однако имел ее еще за год до того.

«Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что он получил эту сенсационную новость о дурмане потому, что дурман на самом деле не имел особого значения с точки зрения его информатора, — говорит Мейган. — Это одна из наименее значимых вещей среди огромных познаний этого малого, и поэтому, когда Карлос появился на сцене и оказался крайне заинтересованным, он выдал немного информации, не думая, что из этого может что-то получиться».

Действительно ли сведения Карлоса вообще что-то значат, или это очередная дымовая завеса, — остается под вопросом.

Возможно, что его информатором в студенческой работе был не дон Хуан, а кто-то еще, кто обрисовал в общих чертах то, что дон Хуан повторил позднее. Но Кар-лос пишет первую книгу так, словно все это совершенно ново, как будто он ничего не знал о дурмане прежде.

Еще больше все запутывает утверждение Карлоса о том, что дурман был даже не первым психотропным средством, о котором он узнал от своего индейского инфор-матора. В «Учении» он пишет, что свой первый психотропный опыт он получил от пейота, и произошло это за несколько недель до разговоров о дурмане. Но если бы это было так, если бы Карлос действительно узнал о пейоте прежде, чем о дур-мане, то почему же он не упомянул об этом в своей студенческой работе для Мей-гана? Почему он ждал, пока выйдет его книга, чтобы изменить хронологию и пред-ставить все так, чтобы это выглядело как постепенное посвящение на пути шама-нов? Возможно, что первая книга Карлоса и, предположительно, последующие явились смесью действительности и воображения, информации, тщательно собран-ной в пустынях Аризоны, Калифорнии и Мексики и в библиотеках УКЛА, а затем переработанной в форму четкого повествования. Может быть также, что написан-ные им книги представляют собой тщательные и достаточно точные записи, сде-ланные за годы его ученичества.

С уверенностью можно сказать только то, что Карлос Кастанеда из реального мира в конце 60-х совершал поездки из своей квартиры для общения с индейцами. Он проводил меньше времени у себя дома на Южной Детройт-стрит и только ино-гда навещал своих друзей и даже тогда казался не слишком заинтересованным в текущих оккультных новостях. Тогда еще что-то говорили о Пухариче, но интерес Карлоса к астральным проекциям, телепатии, картам ЭСП и т. п. ослабевал. Какое-то время он пытался объяснить мне важность своих поездок, но мне было не очень интересно. Единственное, что я знала, — это что с некоторых пор он стал очень ма-ло бывать дома, и мне это не нравилось.

Однажды днем он приехал из пустыни со связкой сушеного дурмана, как мне показалось, но я не была уверена. Он хотел поэкспериментировать и, уложив меня на кушетку, зажег пучок от газовой плиты, а затем начал размахивать этим дымя-щимся факелом возле моей головы. Он велел мне вдыхать дым и просто отпустить себя. Карлос хотел, чтобы я просто парила, предаваясь свободным ассоциациям, и говорила обо всем, что приходит мне в голову. И я сказала о чем-то похожем на за-навеси. А комната начала сворачиваться в самое себя, и фигура Карлоса таяла на фоне стены, становясь молочно-голубой, кивая головой и записывая в желтый блокнот, записывая каждое выливавшееся из меня предложение. Проснувшись че-рез несколько часов, я спросила Карлоса, что это было. Но ему, по-видимому, было не очень интересно говорить об этом. Он, фактически, вел себя так, как будто все случившееся совершенно не имело значения. Он не показал мне своих записей и не объяснил, к чему был весь этот грандиозный эксперимент. Это был единствен-ный случай, когда он принес психотропное вещество домой.

Мы стали чаще ссориться с Карлосом, иногда по несущественным поводам, но в основном из-за его частого отсутствия во время поездок в. индейские резервации. Наконец, он решил переселиться и снять где-нибудь комнату на время, хотя бы по-ка не закончит свою научную работу. Поэтому в июле он взял свою печатную ма-шинку, коробки с латиноамериканской поэзией и биографиями, принадлежности для письма и лепки и уехал на квартиру Мариэтты на Мэдисон-авеню. При подоб-ных обстоятельствах это был лучший выход, потому что он сказал мне, что действи-тельно занимается чем-то важным, и предупредил, что будет отлучаться еще более нерегулярно. Мне также не нравилось, что он приносит домой эти травы; поэтому, когда начался новый учебный год, я перебралась из квартиры на Южной Детройт-стрит в Уиллоубрук, не очень далеко от Карлоса.

Я была уверена, что наш брак так и не будет удачным. Мы были вместе лишь шесть месяцев, а он уже все выходные пропадал в своих полевых выездах, не имея возможности или не желая говорить со мной о том, чем же именно он занима-ется. Познакомившись со стройным белокурым бизнесменом по имени Адриан Гер-ристен, я потребовала от Карлоса развода. Он отказался. Но в течение недель, по-следовавших за нашей разлукой, я продолжала настаивать, и наконец, изрядно надоев ему, я добилась согласия. Заверив меня в том, что это простая процедура, Карлос снова отвез меня в Тихуану к тому же самому чиновнику, который поженил нас менее года назад, и сказал ему, что на этот раз хочет развестись. Отведя ста-рика в сторону, Карлос объяснил ситуацию и попросил его подготовить бумаги для развода, которые мы тут же и подписали. Карлос заплатил, сказал мне, что развод будет действителен сразу после того, как бумаги будут законным образом оформ-лены, и мы вернулись в Лос-Анджелес.

Осенью и зимой того года Карлос стал уделять еще больше времени своей поле-вой работе. Именно в тот период, по его словам, он познакомился с Мескалито — с Силой, Учителем и Защитником в пейоте. Карлос обсуждал с доном Хуаном встречу с Мескалито, принявшим форму собаки, которая лаяла, боролась и играла с Карло-сом — хороший знак. Он пишет, что к августу 1961 года у него установились очень хорошие отношения с доном Хуаном, но его первые набеги в магический мир его индейца часто оставляли его в меланхолии. Было что-то необъятное во всей систе-ме; ритуал был очень сложным, и это все больше и больше тяготило Карлоса. Большую часть свободного от учебных занятий времени он отдавал полевой работе. Мы почти никогда ке виделись, и только от друзей он узнал, что я вышла за Герри-стена вскоре после того, как мы расстались, и что я беременна.

Он много думал обо мне в то лето, спрашивая себя, действительно ли его работа с индейцами настолько важна, чтобы потерять меня. В те времена Карлос старался проводить каждый уик-энд в пустыне, и тем не менее он решил не уезжать из Лос-Анджелеса в уик-энд после его первого опыта с пейотом, потому что я могла родить в любой момент. И я родила — в субботу 12 августа в Голливудской Пресвитериан-ской Мемориальной Больнице. Я смутно помню, как Кар-лос навещал меня в боль-нице в центре города после рождения К. Дж.

Через пару лет Карлос поразил меня новостью: мы на самом деле не были раз-ведены! Мексиканский развод был фокусом, который должен был успокоить меня, пока он занимался своей полевой работой. Он намеревался сказать мне об этом ра-но или поздно. Откуда ему было знать, что я уеду к Адриану Герристену почти сра-зу же? Откуда?

Сидя рядом со мной, Карлос объяснил мне, что мы по-прежнему законно жена-ты, и, более того, предъявил свои отцовские права на ребенка. Я была ошеломле-на. Голова пошла кругом. Только спустя недели это дошло до меня, и только через месяцы мы трое — Карлос, Адриан Герристен и я — достигли какого-то понимания ситуации. Положение было более чем щекотливое, это было проклятьем для моего образа мыслей, и потребовался почти год приездов Карлоса в мою новую квартиру на Доэни-драйв, чтобы мое отношение к этому начало меняться. С самого начала Карлос сильно привязался к К. Дж., которого называл своим духовным сыном. Он с наслаждением следил за ростом маленького К. Дж. В десять месяцев К. Дж. уве-ренно ходил, а затем и заговорил. Карлос начал брать мальчика в университетский городок и знакомить со студентами и другими своими друзьями. Когда же кто-нибудь неизбежно замечал, что у К. Дж. светлые волосы и голубые глаза, он по-жимал плечами и говорил, что мальчик — плод его рецессивных генов. Карлос ни-когда не упоминал обо мне. Матерью, говорил он, была женщина из Скандинавии, которая жила где-то за пределами городка, женщина, которая по описанию похожа на Джиб Эдварде, с которой он был знаком в Лос-Анджелесе до встречи со мной.

Мейган помнит эту историю, как и миссис Липтон, которая работала секретарем в издательстве «Юниверсити оф Калифорния Пресс», в подвале библиотеки Пауэлл в УКЛА. Она вспоминает, как Карлос несколько раз приводил К. Дж. в офис, когда обсуждались условия издания его первой книги. Но разговоры о его личной жизни обычно кончались, когда он упоминал о скандинавской матери и о мальчике, кото-рого он называл Карлтоном Джереми Кастанедой. Кар-лосу также пришлось под-писать бумагу, где он присягнул, что является отцом ребенка. Интересно, что там он назвал себя студентом, родившимся в Перу.

«Причина, по которой я люблю чочо (так Карлосу нравилось называть Карлтона Джереми Кастанеду), состоит в том, что он несет и будет нести твое отражение, — сказал он мне однажды вечером. — Я надеюсь научить его и работать с ним, и осуществить с ним все, что я надеялся осуществить с тобой». Карлос мог быть экс-пансивным и впечатляющим, когда хотел, но действительно имел в виду именно это, когда обещал посвятить свою полевую работу К. Дж. Этой стороны Карлоса я никогда не замечала: любящий отец, который по-настоящему заботился о К. Дж. Я знала льстеца, заискивающего лгуна, но этот, души не чающий в К. Дж., часами играющий с ним дома или берущий его в студенческий городок, был для меня нов. Он, казалось, никогда не был так доволен, как во время встреч с К. Дж. В реальной жизни К. Дж. давал ему некий определенный центр и имел определенное значе-ние. В своих книгах Карлос туманно называет его «мой маленький мальчик», тот, кто стал последней связью в его извилистой аллегории, последней ниточкой между ним и реальным миром, которую необходимо было разорвать, чтобы стать магом.

В то время, когда происходило все это, дон Хуан, по словам Карлоса, мягко вы-сказался о необходимости избавления от привязанностей. Он объяснил, что учени-чество Карлоса будет включать в себя процесс «стирания личной истории», подра-зумевающий разрыв всех связей с общепринятым реальным миром. В декабре ин-деец велел ему обрезать кусочек за кусочком свое прошлое, пока наконец у него не останется ни истории, ни связей, ни ограничений — пока он не станет абсолютно свободным ощущающим существом, движущимся в постоянном состоянии присут-ствия. Как только создаешь туман вокруг прошлого, сказал дон Хуан, широко от-крывается будущее, таинственное, глубоко волнительное.

Конечно, это было то, что Карлос и так делал в течение многих лет, хотя и по другим причинам и на низшем уровне. Карлос обнаружил, что люди имеют совер-шенно определенные представления о вас и о том, как вы действуете, и он знал, что когда это происходит, то устаешь до невозможности от их предубеждений и же-ланий. Индеец говорил о том, что необходимо создать туман и потеряться в нем, и никто не сможет ничего сказать о вас с уверенностью.

По совету дона Хуана, надо начинать с простых вещей, с деталей личных еже-дневных дел, например со встреч, а затем переходить к изменению фона, личных отношений. Хосе Бракамонте назвал Карлоса лжецом, но дон Хуан говорит, что лишь те, у кого есть личная история, могут лгать. И он говорил нечто большее, не-что, выходившее за рамки представлений Карлоса, что нет никаких биологических императивов и что рассказы о семье и о родине «эмоционально» правдивы, даже если факты не соответствовали истине — старый индеец говорил, что не бывает императивов. Это была самая серьезная магия, и она требовала отказа от род-ственников, близких друзей и от К. Дж. Я говорю об отказе от К. Дж., потому что, если бы Карлос вступил в отношения «отец-сын», ему пришлось бы обещать то, че-го он не мог выполнить: перестать ходить на свидания, давать любовь, которую он не имел права давать.

В поле Карлос узнал о трех психотропных растениях, помогающих выдернуть человека из колеи обычного восприятия: о пейоте и его силе Мескалито; о дурмане и его возможности дать союзника; о грибах Psilocybe mexicana, весьма похожих на ту «плоть богов», которая подарила «несказанные видения» Уоссону в Южной Мек-сике примерно за шесть лет до того. Союзником, о котором говорил дон Хуан, было совсем не психотропное растение, а сила, которую можно использовать как помощ-ника или советчика или как источник энергии. Союзник был бесформенным и мог принимать почти любую форму в зависимости от способностей восприятия посвя-щаемого.

Везде были духи, знаки и разные силы. Но Карлос писал о них в классическом смысле — как о части древней системы верований курандеро, и, таким образом, все дело получило такую представительную основу, до которой Э СП-магии, экспе-риментам с грибами Пухарича и прочей оккультной братии было далеко.

Когда Карлос рассказал дону Хуану о белом соколе у себя дома в Кахамарке и о том, как не смог заставить себя выстрелить в него, дон Хуан кивнул и заверил его в том, что он поступил правильно. Птица была знаком, и Смерть Карлоса предосте-регла его от выстрела. Смерть и трансформация представляют собой важные маги-ческие идеи. Смерть -это сущность, советчик, который стучится, когда время истек-ло, наблюдатель, который уравнивает все, сводя до бренного уровня. О том, что смерть всегда грозит своим стуком, говорит древнее правило, и Карлос писал, что именно дон Хуан научил его всегда жить с таким ощущением.

Большая таинственность окружала также идею трансформации. В ноябре 1961 года Карлос уехал из студенческого городка и отправился домой к дону Хуану, что стало уже обыкновением для выходных. Он нашел невестку дона Хуана, мексикан-ку из Юкатана, которая вправляла ему вывихнутую лодыжку. Он упал, или, как он сказал, его толкнула женщина, ла Каталина, могучая колдунья. По утверждению дона Хуана она превратилась в черного дрозда. Карлос сначала отнесся к этому скептически, но все-таки стал слушать. Способность ла Каталины превращаться не была чем-то новым для брухо, которые давно научились превращению из человека в животное и верили, что душа может отделяться от физического тела и совершать путешествия. Всего в нескольких милях от родного городка Карлоса Кастанеды в районе Укаяли в Восточном Перу индейцы конибо-шипбо говорят, что для души шамана после принятия аяхуаски обычно свойственно покидать тело в виде птицы. Индейцы амахуаска на востоке перуанской Монтаньи говорят то же самое, как и десятки других племен, например сапаро в Восточном Эквадоре, сиона в Колумбии и кампа в Перу. Поэтому дон Хуан был лишь одним из длинной цепи шаманов, пе-редающих знание о даре полета. В какой-то момент даже сам Карлос взлетел.

Карлос писал, что б июля 1963 года он натер пастой из дурмана все свое тело и, передвигаясь огромными пружинистыми шагами по пустыне, мощным эластичным толчком вдруг оторвался от земли, оказавшись в воздухе, в огромной багровой пу-стоте мексиканского неба. По его словам, он дико промчался по воздуху, прижав руки к бокам и откинув назад голову. Карлос пишет, что якобы именно дон Хуан первым провел связь между дурманом и пониманием полета индейцами яки. Но на самом деле один из друзей Карлоса, антрополог Майкл Харнер, а не дон Хуан впервые упомянул при нем о том, что читал что-то, как яки мажут себе живот этим составом, чтобы «получать видения». Эта идея заинтриговала Харнера, и в 1961 году он принял аяхуаску с индейцами конибо из Восточного Перу. Поэтому он про-сил Карлоса проверить возможность того, что мазь из дурмана является для яки аналогом аяхуаски. Все это было новостью для Карлоса, когда Харнер однажды упомянул об этом в студенческом городке, но через шесть лет Карлос не только изучил отчеты о таком ритуале, но и сам принял в нем участие. В своей первой книге он дал длинный подробный рассказ о полете под воздействием мази из дур-мана, о которой рассказал ему, посоветовал и от начала до конца приготовил для него его собственный дон Хуан.

Карлосу было ясно, что из этого может получиться отличная книга. Он чувство-вал, что подошел к... этому... ближе, чем когда-либо любой другой антрополог или фармацевт, ближе чем старина Людвиг Левин со своими исследованиями дурмана или Уэстон Лабарр со своим пейотным культом, или даже его друг Майк Харнер с аяхуаской. Но единственная проблема заключалась в том, что у него не было де-нег. Ему нужно было время для того, чтобы заниматься научной работой и писать; собрать все свое воображение и яркость и вложить в полевые заметки и страницы, написанные после занятий в библиотеке, но учеба и работа отнимали у него это время. Он хотел обеспечивать всехм необходимым К. Дж., закончить аспирантуру и продолжать свою работу в пустыне, но недостаток денег затруднял это. «Он умирал от голода», — вспоминает Мейган. Он нанялся работать таксистом, а затем клерком в магазине спиртных напитков. Карлос прекрасно знал, что может составить такую глубокую и оригинальную монографию, такую тонкую смесь искусства и антрополо-гии, что весь факультет просто ахнет. Но сможет ли он сделать это, — оставалось под вопросом.

Осенью 1963 года Карлос взял с собой на выходные К. Дж. Я часто разрешала ему брать К. Дж. на несколько дней, и они вдвоем уходили домой к Карлосу или в УКЛА, где обедали в студенческом клубе и обходили многочисленных членов фа-культета и приятелей-студентов. Но эти выходные были не такими. Когда он вер-нулся с К. Дж, через три дня, то сказал мне, что вместе с ним навещал своего ин-дейского друга в пустыне. Он рассказал дону Хуану о своем чочо, которого очень любил, и подробно поведал обо всем, что, он надеется, мальчик совершит в буду-щем. Но он беспокоился из-за денег. Карлос надеялся устроить К. Дж. в частную школу, где ему будут уделять много индивидуального внимания, и он получит луч-шее возможное образование. И тогда зашел разговор о стирании личной истории и о том, как это скажется на его отношениях с К. Дж.

Карлос сказал мне, что дон Хуан выслушал все это, выслушал все его надежды и опасения, а потом кивнул и улыбнулся. Он взглянул вниз на К. Дж., который во-зился в пыли. «Не волнуйся о вороненке, — сказал индеец. — Не имеет значения, где он и что делает. Он станет тем, чем ему предопределено стать».

И что это была за картина! Здесь были дон Хуан, Карлос Кастанеда и двухлет-ний Карлтон Джереми Кастанеда, сидящие на корточках в пустыне с этой странной живописной неогалактической короной, возвышающейся надо всем. Карлос был поглощен некой интеллектуальной битвой между индульгированием в обычном ми-ре и ценностями Отдельной Реальности, а его брухо отвечал на все так же, как и всегда, совершенным, кратким заключением — «Он станет тем, чем ему предопре-делено стать. Ну, конечно же!»

Однажды, когда К. Дж. было два года, он был вместе с Карлосом в УКЛА, и, стоя на ступеньках Хейнз-Холла, мальчик сказал: «Посмотри на Солнце. Оно старое и слабое. Завтра утром оно будет молодым и красивым».

Это были настолько невинные, почти первобытные восприятие и слова, что они привели Карлоса в восторг, и он рассказал мне об этом в тот же вечер. Он был изумлен примерно год спустя, когда я рассказала ему, как однажды днем мы ехали с К. Дж. по автостраде Сан-Диего, как вдруг он зажал уши руками и потребовал выключить музыку, звучавшую по радио. По его словам, это та самая музыка, «ко-торая играла, когда они убивали германцев». Как бы это ни объяснялось, Карлос начал говорить о К. Дж. как, может быть, об оперяющемся калифорнийском брухо или что-то в этом роде.

Интересно, что замечание К. Дж. о молодом и старом Солнце, об умирающем Солнце, по-видимому, попало в одну из книг Карлоса — «Путешествие в Икстлан». Только написано об этом не в точности так, как это произошло. В книге об этом го-ворит дон Хуан, а не Карлтон Джереми.

В «Путешествии в Икстлан» дон Хуан и Карлос вдвоем сидели как-то вечером и наблюдали за сверкающим заходом Солнца, который, казалось, воспламенил зем-лю, как костер. Затем они забрались на вершину скалы вулканического происхож-дения и заговорили о закате, который дон Хуан назвал знаком, личным знаком для Карлоса, творением ночи. По собственному опыту дона Хуана знаком всегда было молодое Солнце, но для Карлоса это было именно умирающее Солнце, пробивав-шееся сквозь низкие облака, чтобы ярко вспыхнуть в свои последние мгновения.

Ясно, что часть этого разговора была импровизацией, но «дон Хуан» реален. Это был реальный индеец, кто-то, к кому Карлос действительно ездил. Как только Ка-станеда начал излагать все это на бумаге, дон Хуан из его книг стал иным создани-ем — могучей, всезнающей конструкцией, собранной из равных частей реального индейца, чистого воображения Кастанеды, библиотечных исследований и десятков разговоров и опыта с такими людьми, как К. Дж., я сама, Майк Харнер, коллеги из УКЛА, его дедушка и другие.

«В поле» дон Хуан учил Карлоса практическим техникам и философии, открывая свой огромный запас шаманских тайн. Например, «скашивание глаз», которое Кар-лос описывает как способ постепенно заставить свои глаза воспринимать два раз-личных и отдаленных образа. Это равносильно тому, чтобы видеть два различных устройства мира, два восприятия мира, или, может быть, это все время и были два разных мира. С помощью этой техники нужно было определить тонкие перемены в окружении, слабые различия, не видимые нормальным зрением, привязанным к единственному взгляду на мир. Поэтому когда дон Хуан стал говорить о сумерках как о трещине между мирами, он имел в виду, что все важное происходит между двумя различными восприятиями мира.

Наряду со «скашиванием глаз» Карлос говорит о том, что узнал о неделании, процессе забывания стандартных различий, таких, как, скажем, «галька» в проти-воположность «булыжник? или дерево на фоне неба. Идея заключалась в том, что-бы просто позволить двигаться великому Потоку. Этот процесс должен помочь уни-чтожить социализацию, вернуться к первобытному восприятию и пониманию того, что время, движение, цвет и различия пространства и тени представляют собой од-но и то же. Действительное значение имела остановка мира, с помощью которой достигается то, что брухо и маги Южной Америки достигают посредством дурмана и аяхуаски, то есть видение.

Но иногда весь этот магический жаргон начинает через некоторое время оказы-вать анестезирующее действие. Все это сводилось к подтверждению старой ба-нальности о том, что вещи редко являются тем, чем они кажутся. В «Учении» гово-рится, что мир, представляющий собой реальность здравого смысла, является ре-зультатом социального соглашения, и единственная возможность приблизиться к реальным вещам -это отбросить объяснения и предположения, ограничивающие наше видение. По сути дон Хуан говорил о феноменологии, что было интересно по-тому, что это была та область, к которой Карлос начал тянуться в УКЛА, в основном благодаря своему профессору Харольду Гарфинкелю, одному из ведущих нацио-нальных феноменологов. Если говорить упрощенно, Гарфинкель учил тому, что со-циализация — это процесс, при котором каждого индивидуума убеждают согла-ситься с общепринятыми описаниями, в действительности определяющими ограни-чения реального мира. Он имел в виду, что люди обычно приходят к соглашению о реальности и истинности чего-либо, поэтому оно и становится таковым, видение немногих случайных шизофреников, кататоников и детей с аутическим мышлением в счет не идет.

Как аспирант, Карлос нашел себя, приняв в стенах университета цель более изощренной феноменологии. Он даже читал и обсуждал с доном Хуаном некоторые места из «Идей» немецкого феноменолога Эдмунда Гуссерля. Один из учеников Гуссерля, зная об интересе Карлоса, дал ему кусок черного дерева, который когда-то лежал на письменном столе Гуссерля. По словам Карлоса, он передал его дону Хуану. Карлос вспоминал, как старый индеец любовно рассматривал его, совсем как Гуссерль поколением раньше, А потом дон Хуан положил его среди своих дра-гоценных предметов силы, применяемых для прорицания. Замечательно, не прав-да ли, что пресс-папье одного из ведущих феноменологов столетия совершило как бы путешествие вспять во времени, оказавшись, благодаря шаманскому буму, объ-ектом магии мексиканских пустынь.

Одновременно с полевой работой среди индейцев Кар-лос изучал традиционных академистов, таких, как Талькотт Парсонс и философ-лингвист Людвиг Виттген-штейн. Он начал применять классические термины к феноменам мира дона Хуана.

«Я начал понимать магию в терминах мысли Талькотта Парсонса о глоссах, — говорит Карлос. — Глосс — это совокупная система восприятия и языка. Например, эта комната является глоссом. Мы собрали в общую массу серию изолированных восприятии — пол, потолок, окно, лампы, ковры и т. д. — и сделали из них единое целое. Но нам пришлось научиться точно так же собирать мир. Ребенок прощупы-вает мир с помощью немногих уже заложенных мнений, пока не научится видеть все в соответствии с общепринятыми описаниями. Мир представляет собой согла-шение. Система глоссирования отчасти напоминает хождение. Нам приходится учиться ходить, но, научившись, мы пользуемся при ходьбе лишь одним способом. Нам приходится учиться видеть и говорить, но, научившись, мы подчиняемся син-таксису языка и образу восприятия, который он содержит».

Работа в университете дала ему новый язык и понимание в подходе к результа-там его полевой работы, но в языке были ограничения. Карлос говорит, что одна-жды читал дону Хуану фрагмент из Виттгенштейна. Старик только рассмеялся.

«Твой друг Виттгенштейн слишком крепко затянул петлю у себя на шее, так что уже никуда не может двигаться».

В конце каждого года дон Хуан вместе с Карлосом готовили «дымок», завершая цикл собирания и хранения компонентов грибной смеси. Об этой процедуре, по словам Карло-са, он узнал в первый год своего ученичества, а в декабре 1962 года он сам прошел через весь цикл. В следующем декабре настало время начинать цикл снова.

Тайная курительная смесь, изготавливаемая по требовательному ритуалу, вклю-чает в качестве важнейшего элемента мелкие грибы Psilocybe mexicana. Первый раз он курил ее 26 декабря 1963 года из тонкой деревянной трубки, которую дал ему дон Хуан. Сидя в желтом, мутном неярком свете керосиновой лампы в доме до-на Хуана в Соноре, Карлос зажег смесь в трубке угольком из печки и, почти не со-знавая этого, начал соскальзывать в наркотическое состояние. Дым изменил его осознание перспективы, горячего и холодного, и сквозь закрытые веки он уставил-ся на огоньки света на кроваво-красном поле, а затем на мощный поток лиц и де-кораций, мелькавших и проносившихся в одном безумном, головокружительном движении. Вдруг его подняло в воздух и с ужасной скоростью пронесло сквозь ат-мосферу, а затем медленно, словно лист на ветру, раскачивающийся из стороны в сторону, как игрушечный конь-качалка, он опустился на землю.

После этого он проспал два дня, а когда наконец проснулся, индеец не был рас-положен говорить об этом. Дон Хуан только сказал, что грибы мягко преобразили его. Они дали ему возможность оставить тело и парить. Именно это и произошло с Карлосом, или, по крайней мере, он это так ощущал. Дон Хуан объяснил, что в ре-альности так или иначе существует все, что человек чувствует.

Если смотреть в корень, это все одно и то же. Не важно, видение ли это перуан-ского Скользящего Потока или Отдельной Реальности дона Хуана, потому что они идентичны:

то же восприятие всем телом всего и то же понимание мира без интерпрета-ции — просто чистое течение взаимосвязанного мира. Это знал Виттгенштейн. Это знал Хаксли. Когда Джоун Догерти встретилась с Карлосом Кастанедой в первый раз весной 1962 года, на нее большее впечатление оказал его спокойный серьез-ный характер, чем его горячее желание довести до конца свою работу с индейца-ми. Он редко говорил об этом проекте. Обычно он говорил о К. Дж. или о самой Джоун. Я тогда еще очень интересовалась астрологией и психическими феномена-ми, но Карлоса интересовали совершенно другие вещи.

Джоун не задавала много вопросов и не принуждала Карлоса говорить о том, о чем он, по-видимому, не был склонен говорить. Вот почему Карлосу было так удоб-но с ней, а также потому, что она интересовалась изобразительным искусством и скульптурой. Она нарисовала маслом пару клоунов для спальни К. Дж., и Карлос, глядя на них однажды днем у меня дома в Беверли-Хиллс, признался, что хотел бы иметь больше времени для занятий искусством.

«У него были очень глубокие чувства, — говорит Джоун. — В нем заключалось гораздо больше, чем можно было увидеть. Казалось, он все знает, казалось, у него есть шестое чувство. При разговоре с ним казалось, что все программируется на компьютере. Он вбирал в себя все, любую тему. Он анализировал не то, что вы го-ворили, а то, что вы имели в виду. Временами оставалось только удивляться, не прикидывается ли он. Казалось, во всех событиях, даже самых незначительных, он видел какой-то смысл».

Когда в 1961 году Джоун сказала нам с Карлосом, что выходит замуж, Карлос, кажется, удивился почему-то. Несколько дней он ничего не говорил об этом. А по-том после того, как были получены все поздравления, он сказал, что очень обрадо-ван этой новостью. Это выглядело так, словно ему нужно было все серьезно обду-мать, словно он должен был рассмотреть все последствия, прежде чем высказать свое мнение.

«Ты будешь хорошей матерью», — сказал он ей торжественно. Так и получи-лось. Высшая добродетель. Карлос ценил то, что Джоун никогда не ставила под сомнение его честность. Она никогда не закатывала глаза, если он говорил о ка-ком-то мелком событии и придавал ему огромный смысл, как будто он видел все не так, как все. Она верила ему, и он ценил это. Карлос в любом случае пытался найти истинную правду. Бывает эмоциональная правда, фактическая правда, фе-номенологическая правда, правда брухо, как у дона Хуана, и приторная правда повара из буфета. Каждый, кажется, знает, что такое правда, но у всех она разная, и кто такой Хосе Бракамонте, чтобы называть его «великим лжецом»?

При всем своем отношении к трезвой истине и академической объективности, Карлос был все же очарован мистиками. Оглядываясь назад, можно сказать, что ни Пухарич, ни Раин не были провидцами, как он когда-то думал, зато Хаксли заслу-живает этого звания. Был еще некто, кто завладел его вниманием. Когда он сидел у меня на кушетке, терпеливо слушая мой рассказ о Невилле и сочувственно улыба-ясь, в этот самый момент другой философ-маг появился на сцене. Поначалу каза-лось, что у него есть все рекомендации, положение в академии и некоторая свое-образная отреченность, и Карлос начал читать все, что мог найти о докторе Тимоти Лири.

Еще до того, как в 1963 году Лири выгнали из Гарварда, Карлос обратил особое внимание на эксперименты странного доктора с псилоцибином, которые стали ре-зультатом первого опыта Лири с психотропными растениями, когда он ел Psilocybe mexicana в 1960 году в Куэрнаваке, в Мексике. Лири и его гарвардский коллега Ричард Алперт основали в Ньютоновском Центре близ Бостона Международную Фе-дерацию Внутренней Свободы, вся деятельность которой была направлена на «многосемейную трансцендентальную жизнь». Идея была взята из утопического романа Хаксли «Остров», в котором жители утопического острова Пала едят галлю-ци-ногенные грибы, практикуют тантрический буддизм, гипноз, евгенику, безбо-лезненные роды и совместное воспитание детей во многих семьях. К осени I960 года образовалась информационная сеть ученых и исследователей, принимавших психоделики. Лири разделил их на три основные группы: независимые философы, такие, как Хаксли и Уоссон, которые понимали важное теологическое значение хи-мического откровения; врачи, обладавшие видением психоде-лического возрожде-ния; и менее благоразумные богоискатели, которые, как и сам Лири, собирались «зажечь» мир.

Сначала от Лири и Алперта требовали безупречности в этом деле. Гарвардские чиновники хотели, чтобы исследования психоделиков проводились в рамках огово-ренных условий и лабораторной респектабельности. Но Лири этого было недоста-точно. Свободные эксперименты с ЛСД и последующая их огласка вынудили пре-зидента Гарвардского университета Натана Пьюзи впервые за время с середины XIX века воспользоваться правом исключить члена факультета за «серьезный про-ступок и пренебрежение своими обязанностями». К тому времени, когда Лири и Алперта изгнали, они уже выдали 3500 доз псилоцибина 400 испытуемым, в ос-новном аспирантам психиатрического, теологического, медицинского факультетов и факультета изобразительного искусства. Связанные по рукам и ногам правитель-ственными ограничениями и изгнанные из академического общества, просветлен-ные поселились в небольшом отеле в успокоительной мексиканской рыбацкой де-ревушке Сихуантанехо, где Международная Федерация Внутренней Свободы орга-низовала учебный центр. Но за этим странным использующим психотропные сред-ства анклавом следило недоверчивое око мексиканских властей, и 13 июня 1963 года правительство дало 20 американцам из команды Лири 5 дней на то, чтобы по-кинуть страну.

Осажденные Лири и Алперт с двумя сыновьями Лири и другими парами верну-лись в родные пенаты и поселились в уединенном и обширном поместье в 300 ак-ров в Милбруке (штат Нью-Йорк, к северо-востоку от Покипси). Теперь группа называлась «Касталия» в честь колонии интеллектуалов из романа Гессе «Игра в бисер». Они сидели на корточках на милой Матери-Земле, практикуя чрезвычайно серьезное расширение сознания. С осени 1964 года они начали ежеквартально из-давать «Психоделическое обозрение» и осуществлять множество проектов с целью поднятия своего престижа — например, занялись приведением в порядок лужаек и засадили три акра кукурузой и другими культурами. Все это было весьма полезно, очень разумно и научно, и этот покров возвышенности и серьезности распростра-нился на все их дело.

Лири прекрасно понимал то, что всегда знали мессии, — недостаточно видеть свет, необходимо обеспечить спрос на идею. И он делал это. Он лелеял новую ари-стократию ЛСД, он фанатично обращал в свою веру и ездил на Западное побере-жье и в Нью-Йорк к своим друзьям. Именно там, в Ист-Виллидж, в самом центре самой хипповой общины на свете, Карлос Кастанеда столкнулся с великим Тимом Лири. Карлос, приехавший в город навестить своих друзей, к тому времени имел уже значительный интерес к Лири. Его гарвардские эксперименты, его изгнание и стремительный отъезд в Мексику, а также последующее возвращение в Милбрук стали темой горячих обсуждений в УКЛА. Не было дня, чтобы в Хейнз-Холле не го-ворили о нем.

Карлос, когда приходил ко мне на квартиру поиграть с К. Дж., говорил о Лири, его психоделиках и о выходе его экспериментов за границы лаборатории. Выход такого дела из стен лаборатории в частные владения, или в пустыню, или куда бы то ни было еще, не важно куда, Карлос считал очень значительным. Освобождение из мрачной скорлупы стен. Старые пердуны только фыркали на эту идею.

Но дело было в том, что эксперименты Лири не вполне отвечали требованиям научной обоснованности. Но, по крайней мере в представлении Карлоса, они вполне отвечали всем критериям, и поэтому он уделял Лири особое внимание. Ли-ри собирался на Восточное побережье в поисках самого важного в психоделии — визионера, время которого пришло; Карлос продолжал внимательно следить за перемещением с Запада. Он читал о нем в журналах «Тайм», «Ньюсуик» и «Лайф», в специализированных журналах и изданиях и говорил о нем с друзьями. Карлос много размышлял о Лири даже тогда, когда занимался своими собственными пси-ходелическими исследованиями с индейцами. И потому встреча с реальным Лири в Ист-Виллидж для него стала подлинным сюрпризом.

Карлос заранее составил себе представление о том, что они с Лири каким-то об-разом находились на одной длине волны — оба были учеными, исследовавшими социальное неизвестное. Но он заблуждался.

Во-первых, Лири и Алперт блистали на этой вечеринке, а Карлос был никто. Эго здесь правило бал, а не наука, и все вертелись вокруг Лири, который, ссутулив-шись, сидел в персиковом кресле с подголовником и демонстрировал свою знаме-нитую ухмылку. Они говорили о грибах и кислоте (То есть об ЛСД), поэтому, когда Карлос вставил что-то о своих опытах с индейцами, никто не обратил особого вни-мания. Это было так, как будто его слова нарушили ход вещей. Здесь собрались не для того, чтобы говорить о различиях в познании; Лири проповедовал кислотную революцию. Он болтал что-то об «эликсире жизни» и о «глотке бессмертного от-кровения». Хипповые молодые ученые в линялых джинсах кивали головами, пока Лири трещал суставами в своем кресле, красноречиво распространяясь о сознании, излагая свое спасительное видение мистического тантрического крестового похода. Он говорил о тантриках, демонах, суфиях, гностиках, герметиках, садху...

Лири был здорово под кайфом. Карлос качал головой и смотрел с отвращением. Тот, должно быть, заметил это, потому что выпрямился в своем кресле и хмуро по-смотрел из-под полуприкрытых век, внимательно разглядывая блестящий орлоно-вый костюм Карлоса, застегнутый на среднюю пуговицу, рубашку пастельного от-тенка от Дона Лопера, узкий черный галстук с узлом размером с виноградину.

«Кто вы по астрологическому знаку?» — спросил он. Карлос промямлил, что он Козерог. Тим Лири кивнул и пренебрежительно усмехнулся. «Помешан на структу-ре», — сказал он и повернулся к Алперту. Хихикая, он стал дразнить его, называя еврейским гомосексуалистом. Тот ничего не сказал в ответ, но просто сидел в углу, медитируя в длинной мантии с весьма серьезным и величественным выражением лица. Время от времени Алперт запускал руку в просторный, как у кенгуру, карман своего одеяния и доставал оттуда бананы и яблоки, которыми всех угощал. И он даже не улыбался.

Вся эта сцена была лишь грубой пародией. Светила и прихлебатели на самом деле просто толклись в центре комнаты, и у всех у них была краснота вокруг глаз, которая всегда появляется на последних стадиях унылого оцепенения под воздей-ствием амфетаминов. Великий Лири «индульгировал», выдавая какие-то бессвяз-ные откровения, а Алперт раздавал бананы в углу. Повсюду толклись люди. Все это было слишком уныло. Карлос Кастанеда, единственный в блестящем орлоновом костюме, решил, что пора уходить.

Карлтон Джереми пошел в школу в сентябре 1964 года, но не в обычную школу. Я устроила его в школу Святой Софии Монтессори в Санта-Монике, в элитное заве-дение, которое, как думал Карлос, даст его чочо лучшее образование. Из случай-ных заработков Карлос накопил денег и помогал оплачивать обучение, давая ровно 120 долларов в месяц. Он сказал мне, что эти деньги были частью гранта, который он получал в УКЛА на работу с брухо. В действительности же у него было тяжелое материальное положение, и ему было очень не просто зарабатывать достаточно де-нег, чтобы оставаться в аспирантуре и содержать К. Дж. в школе Святой Софии. Некоторое время он торговал научными книгами вразнос прямо в университете. Он ходил по различным факультетам и рассказывал профессорам и деканам о досто-инствах продукции «Оксфорд Юнион», Работа позволяла ему не покидать универ-ситетский городок и в то же время давала достаточно денег на питание и оплату квартиры.

В начале сентября Карлос последний раз встречался с Мескалито перед оконча-нием ученичества. Это произошло в мексиканском штате Чиуауа, почти на самой границе с Техасом, во время четырех пейотных собраний, называемых митотами. Митоты, конечно, не представляли собой ничего нового для ученых. Триста лет назад Бернардино Саагун, испанский священник, изучил пейотные церемонии, и его классическая работа об охотниках пустыни Теочичимека стала нормативной для серьезно изучающих антропологию. Саагун наблюдал за тем, как охотники север-ной пустыни собирались в густой желтой пыли в 300 милях на северо-восток от гор Сьерра-Мадре, где пели целые сутки, рыдая и превознося священный галлюцино-генный пейот ацтеков. Индейцы уйчоль использовали пейот, чтобы найти Татева-ри; дон Хуан искал Мескалито. Но все это одно и то же: прорицатели, мистики, ин-дейцы шестнадцатого века, грибные культы Гватемалы, арийские охотники за со-мой. Легендарный Шаман — все искали одного и того же понимания того, что все включены в божественный порядок вещей.

Об этом много говорится в трудах ученых от Саагуна до Лабарра. Это было из-ложено на бумаге, разбросано по десяткам различных научных журналов и сотням учебников, и всегда ученые объясняли шаманскую магию в торжественных, почти-тельно-серых тонах. И потому идея нахождения Мескалито во время четырехднев-ного митота в мексиканском штате Чиуауа не была совершенно новой. Он знал, что важной с точки зрения антропологии его работу сделает полное и точное описание того, как пейотеро и ученики взаимодействуют на митоте. Карлос предполагал, что это осуществляется через сложную серию сигналов. Он слышал рассказы о том, что участники видели и слышали по существу одно и то же во время таких встреч, длящихся всю ночь, хотя все время оставались совершенно безмолвными. Должна была существовать серия ключей, и Карлос шел на миmom, намереваясь расшиф-ровать их. Три дня он наблюдал, как они пели вместе и говорили нараспев, но не увидел никаких ключей. В воскресенье, на четвертый день митота, к тому времени, когда он жевал уже четырнадцатый батончик пейота, Карлос услышал монотонное гудение самолета. Этот звук, по утверждениям индейцев, обозначал присутствие Мескалито, и, когда Карлос взглянул на серые старые лица индейцев, сидящих во-круг него, он знал, что они тоже слышали это. Дело в том, что это не было реаль-ным звуком, а только некое гудение у него в голове, поэтому было невозможно, чтобы они слышали его. Не было никаких ключей, никаких сигналов, которые он мог бы разобрать, но все лица светились одинаковым пониманием того, что дух Мескалито присутствует где-то здесь,

Может быть, его ум просто смешался от пейота, но по какой-то причине он, каза-лось, понимал, что имели в виду шаманы, когда говорили, что сущность Lopbophora williamsii была там, вовне, вне зависимости от воспринимающего. Она существовала вовне, в Потоке. И внезапно у Карлоса появилась трезвая мысль о том, что есть что-то ужасно реальное, ужасно серьезное в суевериях индейцев.

Как он писал об этом позже, он оставил группу и пошел в поле искать Мескали-то. Он пел ту же песню, которой научился в кругу, и когда он пел, из кустов высту-пил Мескалито и вытянул свой длинный, похожий на трубу рот, сказал что-то Кар-лосу на ухо. Это было духовное имя. И пока Карлос стоял в заводи пейотной грезы, ясный свет осветил все поле во всех направлениях и серебряный край пустынного неба зажегся на востоке.

За несколько лет в поле он написал несколько сот страниц полевых заметок, сделал фотографии, снял шестнадцатимиллиметровый фильм и записал несколько магнитофонных интервью. Большую часть этого материала он позднее скрывал. Свои полевые заметки он полностью переработал, стараясь придать им более удобную для чтения форму.

Иногда оп переживал подъемы огромной уверенности в работе, чувствуя, что проект будет опубликован, может быть, как часть монографии УКЛА по антрополо-гии. Но были другие моменты, когда он был подавлен своей работой и самим со-бой. Это была настоящая пытка в самом широком смысле. В конце концов, он так и не обнаружил ключей и, что еще хуже, сам до некоторой степени стал верить в не-которые наиболее непонятные элементы магии. Вряд ли такая позиция была бы убедительной с академической точки зрения. Он писал от первого лица, вставляя множество диалогов, чтобы сделать свою работу интересной, но добавлял длинные параграфы комментариев, объясняя в холодных рациональных терминах, где, по его мнению, дон Хуан манипулировал его сознанием или где некоторые феномены, которые он видел, были лишь порождением галлюцинации. Он предполагал закон-чить аспирантуру и осенью 1965 года сдать экзамены на степень магистра, исполь-зуя свою работу с индейцами как тему для диссертации. Но у него закончились деньги, и после периода отчаянных усилий, когда он рассматривал все возможно-сти, ему пришлось оставить УКЛА.

Одна из моих подруг, Альберта Гринфилд, работала вместе со мной над книгой о телефонной компании. Карлос согласился помочь в написании и редактировании ее. Он надеялся, что его доли будет достаточно, чтобы вернуться в аспирантуру и получить свою степень.

Альберта была стройной молодой шатенкой с короткой стрижкой, глубокими гла-зами, тонкими скулами и серьезным взглядом. Она работала со мной в «Пасифик Белл», и мы не понаслышке знали телефонную службу, по крайней мере на уровне «оператор — клиент». Мы хотели написать книгу, в которую вошли бы все мысли-мые махинации, которые придумывают люди, чтобы обмануть телефонную компа-нию в вопросах установки телефона, оплаты местных и междугородных звонков и т. д. Рабочее название было «На проводе». Мы с Альбертой зарегистрировали это название в Гильдии писателей в Голливуде. Мы решили придерживаться юмори-стического, может быть даже анекдотического, стиля в ходе изложения всего спек-тра хитрых уловок. Детально рассматривались десятки способов мошенничества со звонками по кредитным карточкам. В общих чертах описывались возможности и ограничения различных телефонных линий. Это было «внутреннее» знание о рабо-те телефонной компании, по крайней мере, на элементарном уровне. Но то, что мы уже написали, было бесформенно и громоздко. Требовалась умелая обработка, и Карлос согласился помочь в работе над последовательностью и целостностью из-ложения. Это не была первоклассная антропология, но это было нечто. Карлос ушел из университета, время от времени возвращаясь в университетский городок, но никогда никому не говорил, что именно происходит.

«Полагали, что он более-менее подходит под категорию бросивших обучение, — говорит доктор Мейган. — Таких очень много. Когда я случайно встречал его, он говорил мне, что работает со своим информатором и пишет работу. Он спрашивал, не посмотрю ли я ее, когда он закончит, и я сказал, что буду рад. Про себя я ду-мал, что он подобен всем, кто задумал что-то великое, но так ничего и не напишет. Это стандартная игра, в которую играют и студенты, и ученые, и писатели».

Над редактированием книги о телефонной компании Карлос работал почти ис-ключительно с Альбертой. Мой вклад большей частью заключался в форме идей, и к лету 1965 года работа была почти завершена. Оставалось только привести в по-рядок отдельные места и главы, уплотняя изложение, поясняя неясные разделы, и придумать более товарное название. С самого начала Карлос с Альбертой не пола-дили. Во-первых, Альберта была резкой и любила поспорить. Выглядела она очень костлявой и всегда носила хлопчатобумажные штаны и блузки из рубашечной тка-ни, которые Карлос терпеть не мог. Их индивидуальности сразу же пришли в столкновение, и споры между ними никогда не утихали. Очень скоро после начала их совместной работы стало ясно, что Карлос не сможет закончить ее.

Как рассказывает Карлос, его работа с доном Хуаном и индейцами достигла са-мого серьезного и устрашающего уровня, устрашающего потому, что начали появ-ляться все эти сомнения относительно того, что реально, а что нет. Он переживал краткие проблески искаженных ассоциативных связей, которые интерпретировал как неглубокие состояния необычной реальности. Все это происходило в то же са-мое время, когда он разочаровывался в Альберте и книге о телефонах и волновал-ся за обучение К. Дж. и за свое собственное будущее. Карлос по-прежнему делал свои заметки в поле и в библиотеке и продолжал писать дома, но грандиозный за-мысел его антропологического романа все еще не обрел завершенной формы у не-го в голове. У него был материал, было впечатляющее общество, у него были заме-чательные герои — чего у него не было, так это соответствующей развязки.

Карлос сходил с ума. Он расхаживал по Леверинг-авеню, где жил, потом зашел в дом, сел за рабочий стол и уперся взглядом в груду заметок, сложенных на краю стола. Он только качал головой. И вдруг в самом разгаре всего этого, когда он был на грани полного помешательства под тяжестью грозящей неудачи, именно тогда, когда все рисовалось в самых мрачных красках, к нему пришло озарение. Он про-сто сходил с ума. Вот и все! Он записал все свои сомнения и написал о своей осла-бевающей объективности, он принял все это!

В январе в головокружительной галлюцинации он превратился в ворону. Воро-ньи лапки выросли у него из подбородка, сначала неустойчивые, выходящие из мягких тканей под нижней челюстью. Затем из затылка появился длинный черный хвост, а сквозь щеки вылезли огромные вороньи крылья. Через месяц это произо-шло опять, но только на этот раз он по-настоящему летал. Они говорили с доном Хуаном об этом опыте в течение многих дней, говорили о возникающих вновь и вновь тревоге и волнении Карлоса. Ему удавалось сохранять здравый рассудок только благодаря пониманию того, что его переживания с доном Хуаном были следствием двух вещей: психотропных растений и тонких указаний шамана. Кар-лос пытался поймать его на слове, но безуспешно.

Постепенно он начал понимать, что здесь имело место нечто большее, нежели просто галлюцинация. Это было больше, чем быть абсолютным человеком или аб-солютной птицей. Было что-то еще. Может быть, он просто начинал верить во все эти магические разговоры, или, возможно, действительно существовала некая не-понятная промежуточная территория, состояние ума, нелинейное, нерациональное и не воспринимаемое никакими чувствами в западном понимании вещей. В любом случае Карлос проигрывал.

Если бы Карлос сохранял достаточное расстояние между собой и индейцами, как Саагун, то в результате получился бы интересный и научный, но совершенно не-полный рассказ. Если бы, с другой стороны, он сразу удачно разобрался бы с этой Отдельной Реальностью, если бы он вдруг начал видеть людей как серебряные ни-ти света и т. д., если бы он пошел по этому пути, тогда его попытка продать свой труд консерваторам из УКЛА оказалась бы обреченной на провал. Тим Лири уже пробовал что-то доказать и потерял свое место в академии; Карлос не был уверен, что готов к этому.

Если и были какие-то надежды заработать немного денег на нашей с Альбертой книге, то они растаяли к осени 1965 года. Карлос был вне себя от потраченного времени с Альбертой, от того, как она осыпала его оскорблениями из-за чего-то, и сказал мне, что если она хочет, чтобы книга вышла, то ей придется поискать друго-го редактора. И вот неожиданно не осталось ничего: ни книги, ни школы, только груда неоконченных записок о брухо. Карлос вернулся в пустыню.

В последние месяцы того, что он позднее назовет первым циклом своего учени-чества, Карлос пишет о том, как сидел со скрещенными ногами на своем месте си-лы возле дома дона Хуана, распевая свои песни, подаренные ему Мескалито, или же пассивно плывя в туманном шаманском потоке. Через несколько часов дон Хуан позвал его из дома, только это был вовсе не настоящий дон Хуан — голос был дру-гой, а фигура, неуклюже двигавшаяся по веранде, была тяжелой и вялой. У индей-ца был холодный притупленный взгляд, и он издавал странные булькающие звуки в дверях, хныкая и имитируя припадок удушья. Он звал Карлоса, стоявшего сна-ружи, и наконец фигура дона Хуана удалилась.

Позднее, на рассвете, дон Хуан вышел на веранду и широко потянулся. Однако это тоже был не дон Хуан, а кто-то другой, каким-то образом принявший его облик или сделавший что-то в этом роде. Правой рукой Карлос схватил камень, принимая боевую позицию, и неожиданно закричал и швырнул камень прямо в фигуру дона Хуана, который закачался, завизжал и заковылял в кусты. Через несколько часов дон Хуан, настоящий, вышел из дома.

Это была странная и устрашающая иллюзия. Карлос объяснил это тем, что дьяб-лвра, или ведьма, просто приняла облик дона Хуана и пыталась одурачить Карло-са. Это было очень логично в мире магов — один человек принимает форму другого и так далее. Но рационалисту возможными показались бы только три объяснения. Первое заключается в том, что дон Хуан, прекрасно сознавая, что инсценирует ис-кусную головоломку, просто притворился кем-то другим, чтобы преподать Карлосу какой-то важный урок. Или, может быть, дон Хуан на самом деле не сознавал сво-их собственных движений на веранде. Возможно, он впал в какой-то глубокий ре-лигиозный страх, вошел в какое-то шизофреническое другое «я», неизвестное ре-альному дону Хуану. Если бы это было действительно так, то объяснение насчет дьяблеры, принимающей вид его тела, не было бы абсолютной ложью — старик на самом деле верил бы в это. Была еще третья возможность. Может быть — только может быть, — было что-то еще. Возможно, существовало нечто, столь примитивное и выходящее за рамки понимания, что это можно объяснить только с точки зрения магии и колдовства.

Вся эта история с дьяблерой оказала глубокое впечатление на Карлоса. Он ци-тирует дона Хуана, который по какому-то поводу сказал, что ведьма заставляет не-вероятно страдать свою жертву. Она эксплуатирует свою жертву, согласно дону Ху-ану, и Карлос считал, что точно знает, что он имел в виду. Женщины всегда были причиной самых эмоциональных и неприятных эпизодов в его жизни: его мать, его тетки, я, тетушки Альта и Ведьма, Альберта Гринфилд. Карлос давно уже начал смотреть на некоторых женщин в Лос-Анджелесе как на злобных ведьм, и из-за такого отношения он иногда чрезмерно драматизирует свое положение, во многом так, как он делал это, когда умерла его мать. Он поэтому был совершенно разбит, когда в начале 1966 года я объявила, что собираюсь забрать К. Дж. из школы Свя-той Софии и уехать из Лос-Анджелеса навсегда. Я устала от его не выполнявшихся обещаний, особенно тех, что он давал К. Дж„ просившему приходить к нему, и не появлялся неделями, а затем вдруг заявлялся без предупреждения и ожидал, что мальчик поймет. Все, чего я хотела, — это уехать от Карлоса и найти себе другую работу в другом месте. У нас были самые странные отношения.

Разлученные на годы, мы часто встречались, и Карлос продолжал брать К. Дж. на целый день на экскурсии или прогулки по студенческому городку. С одной сто-роны, Карлос был серьезен и ненадежен, но, с другой стороны, он мог быть обво-рожительным и заботливым — как когда убеждал меня, что работает над книгой о брухо ради нас всех. Это будет своеобразной данью моему терпению, говорил он, победной песнью для его чочо. Но, когда он закончил рукопись, не было той бур-ной радости, которой он ожидал. Не было ничего, только смутное, неопределенное чувство, что он разбит, изгнан из аспирантуры и обладает запутанной, не отредак-тированной автобиографической рукописью о брухо, которая не давала уверенно-сти в том, что ее можно продать. И все усугублялось тем, что я уехала вместе с К. Дж. Я устроилась главным оператором на WTOP — телерадиостанцию в Вашингтоне и поселилась в центре города.

«Когда ты забрала малыша, ты на самом деле забрала свет из моей жизни, — написал он мне в сентябре. — Я неоднократно говорил тебе, что мы не уйдем с этой земли, пока не расплатимся сполна за все свои дела. Я, должно быть, доставлял некоторым своим ближним ту же боль, какую испытываю сейчас. Вот и все, что я могу тебе сказать. Кем бы я ни был и что бы я ни переживал из-за мальчика, это должно беспокоить только меня»,

«Мою работу еще не приняли; может быть, там уже нет больше моего духа. Я пытаюсь делать все, что в моих силах, чтобы быть в состоянии помогать моему ма-ленькому чочо, и все же, что бы я ни делал, это кажется бессмысленным. Иногда у меня возникает иллюзия, как будто я глажу его детскую головку. Что я могу сказать тебе? Что ты можешь сказать мне, что принесло бы облегчение моей душе?»

Через неделю он сел за свой рабочий стол со стаканом «Матеус» и напечатал горький ответ на мою просьбу о деньгах.

«Приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что мне тоже нужен кто-то, кто бы помогал мне? Не думаешь ли ты, что я бесчувственная машина? Или, может быть, я просто глупый мексиканец» который достаточно хорош, чтобы его эксплуатировать, но не достаточно хорош, чтобы его уважать. В своей слепой глупости я позволил тебе припереть меня к стене; это только моя вина. Когда я ушел из аспирантуры в прошлом году, чтобы помогать (Альберте Гринфилд) писать эту книгу, я ушел так-же от своих возможностей сделать что-либо в своей области. Теперь я вынужден доказывать свою надежность, и поэтому, похоже, мне придется просить тебя не бросать работу. У всех нас есть свои ограничения; мы должны знать и признавать этот факт, и в то же время мы должны быть доброжелательны и не судить своих ближних».

В работе над рукописью Карлос использовал свои записи и воображение, пыта-ясь сделать ее более интересной для чтения. Сначала он писал длинные разделы обыкновенным письмом в своих желтых блокнотах, а затем печатал их, сидя за своим столом. Большая часть окончательного варианта книги «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки» была написана у него дома. После своего первого опы-та спейотом в 1961 году Карлос представил длинный анализ своих видений про-фессору Гарфинкелю. Но профессор не хотел читать интеллектуальную оценку происшедшего какого-то студента — ему нужен был первичный материал, непо-средственные детали. Поэтому Карлос переписал и расширил свою работу и вновь показал ему ее через несколько лет Но у старика по-прежнему вызывал отвраще-ние весь академический жаргон и психологические объяснения поведения дона Хуана. Тогда Карлос полностью переработал всю рукопись и, когда закончил, по-шел прямо на второй этаж Хейнз-Холла с толстой переплетенной пачкой бумаг под мышкой. С тех пор как Карлос ушел из аспирантуры, они время от времени бесе-довали с Мейганом, но никогда не говорили о полевой работе с брухо.

«Он зашел сюда однажды с законченной рукописью, которую положил на стол, — вспоминает Мейган — Он попросил меня прочесть ее и дать свои коммента-рии и советы, вследствие чего я стал относиться к нему гораздо серьезнее. Еще он просил меня подумать, не смогу ли я посодействовать изданию его рукописи в ка-кой-либо серии монографии университетских публикаций по антропологии или в подобной серии.

Я читал и думал о том, что там говорилось. Это была очень популярная тема. и даже более популярная тогда, чем сейчас, благодаря психотропным средствам и расширению сознания, которые представляли собой настоящий культ именно в то время. Думал я и о том, что работа во многом представляла собой описание инте-ресных эпизодов личного характера, и в некоторых ситуациях мы видим его само-го, а не независимого наблюдателя, как в большинстве научных, трудов. В рукопи-си говорилось о нем больше, чем о чем бы то ни было еще. Поэтому, по обеим при-чинам, я считал что он написал книгу, а не нечто, что могло бы войти в научную серию. Он пытался решить это, отделяя более личные аспекты рукописи от того, что можно было бы назвать беспристрастным мнением ученого».

Мейган решил пойти и переговорить кое с кем в издательстве «Юниверсити оф Калифорния Пресс», которое находилось прямо через лужайку от Хейнз-Холла в подвале библиотеки Пауэлл. Он также предложил Карлосу не представлять свою рукопись для антропологической или какой-либо иной научной серии, а предло-жить ее как коммерческую книгу для обычного читателя.

Мейган с Гарфинкелем не были единственными членами факультета, кто первым прочел книгу. Карлос посетил Уильяма Брайта и Педро Карраско, которые с энту-зиазмом отнеслись к проекту. Был еще Роберт Эджертон, который изучал работу и критиковал ее на различных стадиях с самого начала.

Одним из друзей Мейгана в университетском издательстве был Джим Квебек, стройный, лысеющий человек с седой козлиной бородкой, с заискивающими мане-рами, который начал слушать мнения об этой невероятно подробной рукописи, со-бранной одним бразильским аспирантом, который провел годы с настоящим архаи-ческим соноранским брухо. Квебеку работа понравилась с первого чтения, но он сам был старым антропологом и знал, что настоящим испытанием станет отдел сбы-та. Рукопись неделями переходила из рук в руки. Ее редактировали, как обычно, и редколлегия собиралась для ее обсуждения, но отдел сбыта не был убежден в том, что утомительное обсуждение Кастанедой жизни среди брухо было таким уж пре-восходным материалом. Кое-кто стал говорить о том, чтобы опубликовать книгу как монографию, потому что, среди прочего, имело место определенное беспокойство по поводу того, будет ли продаваться коммерческая книга неизвестного писателя, вроде Кастанеды, да еще опубликованная академическим издательством.

Нельзя сказать, что решающее слово оставалось за отделом реализации, вовсе нет. Это было уважаемое издательство «Юниверсити оф Калифорния Пресс», а не одна из ориентированных лишь на прибыли книжных конвейеров Восточного побе-режья. Этот материал обсуждали ученые, постоянно проживающие при университе-те мастера, такие, как социолог и этнометодолог Гарольд Гарфинкель и Уолтер Гольдшмидт, один из представителей клуба концептуальных антропологических социологов, которые всегда фигурируют в учебниках и научных журналах, один из тех парней из чванливых академических кругов. Гольдшмидт был интеллектуалом, и хорошо известным, но его творческий гений не сиял, как скажем у Талькота Пар-сонса из Гарварда или Бакминстера Фуллера или Маршалла Маклаэна, знаменитых социальных провидцев. Он был просто одним из постоянно проживающих при уни-верситете корифеев, которые публиковались, процветали и поддерживали репута-цию УКЛА. Когда профессор Уильям Брайт, ухватившийся за рукопись с самого начала, написал Квебеку письмо, превозносящее эту работу, Гольдшмит тоже про-читал это письмо, и это было важно, потому что он не только был местным корифе-ем — он еще и входил в редакторский совет «Юниверсити оф Калифорния Пресс».

Брайт видел некоторые части рукописи еще до того, как Карлос сделал послед-нюю редакцию и нанял Ф. А. Гилфорда, независимого редактора, чтобы тот про-смотрел ее и исправил ошибки. «Я видел рукопись, и во что бы то ни стало вы должны напечатать ее», -говорил Брайт. Он всем рассказывал об этом замечатель-ном творческом произведении, которое он случайно нашел. Квебека неожиданно забросали благоприятными отзывами с отделения антропологии. Даже один из его собственных служащих, Алти Арнольд, молодой редактор, встречавший Карлоса за год до того в ЛАОК, когда еще оба они были тамошними студентами, даже Алти за-говорил об этом парне Карлосе Кастанеде. По утверждениям Алти, рукопись пред-ставляла собой шедевр, но вот уже второй год она ходила по рукам, пока ученые решали, в каком же именно виде должен выйти этот роман о брухо, Карлоса, кото-рый не учился тогда, все это ожидание приводило в крайнее уныние.

«Кажется, только мой чочо заставляет меня продолжать, но, с тех пор как он не со мной, все неприятности обрушиваются на меня», — писал он мне в январе 1967 года. От мысли о том, что его К. Дж. так далеко, у него пропадал аппетит. «Я хочу сказать, что если я не могу помочь моему чочо, то должен находиться в совершенно безвыходном положении. Но в подобном положении не добиться успеха. Я убеж-ден, что Бог позволит мне вновь почесать его головку, чтобы он засыпал скорее. Иногда в таких весьма простых действиях мы можем выразить весь смысл своей жизни. Скажи ему на ушко, что Кики сделает все, чтобы помочь ему. Сражение еще не закончено».

Карлос сел за свой рабочий стол, придвинул пишущую машинку и стал печатать один несвязанный параграф за другим, думая о том, как бы сделать больше, по-слать больше, послать хоть что-нибудь. Взяв свой бумажник, он вынул оттуда не-сколько долларов и вложил их в конверт. Может быть, когда он получит деньги за рукопись, он сможет послать больше. Он вновь принялся печатать.

«Я пошлю моему чочо, надеюсь, очень скоро, еще денег. Может быть, если я устрою все таким волшебным образом, я снова смогу увидеть его».

Редакторский совет задерживал книгу. В начале весны Карлос уехал в пустыню к дону Хуану и другим. Когда он вернулся в апреле, у него было определенное ощущение, что положение улучшается. У него появилось ощущение, что он спра-вится. Это было глубокое расположение духа, которое пришло к нему, по крайней мере частично, потому что он знал, что его работа будет принята отделением ан-тропологии и, возможно, напечатана факультетом. В его письмах, отражавших то смутный оптимизм, то отчаянье, проступали нотки надежды и чувство самоуваже-ния. Карлос, однако, не забывал посылать письма на абонементный почтовый ящик в Чарльстоне в Западной Вирджинии, когда я ездила домой навестить семью. Моя семья, как и мои тетки, не особенно жаловали Карлоса; хотя они никогда не про-сили меня не встречаться с ним. Но не поэтому он использовал имя Чарли Спайдер (спайдер (англ.) -«паук»), оставляя сообщения в секретариате у меня на работе в Вашингтоне. Это была шутка, понятная только нам двоим, поскольку фамилия Ара-на по-испански тоже звучит похоже на «паука».

Весной Карлос разговаривал с Мейганом и Гарфинкелем и получил разрешение на сдачу экзаменов, которые он пропустил в октябре, работая с Альбертой над кни-гой «На проводе». Десятки людей в Хейнз-Холле читали рукопись, немногие со-звучные души, те, кто понимал, что среди них находится малая знаменитость, тай-ный приверженец шаманского царства... но были и такие, кто начал подвергать все это сомнениям.

Именно тем летом и разгорелись споры, в конце июня и в июле. Общественность разделилась на сторонников и скептиков — тех, кто верил в ученичество Карлоса и в то, что он действительно провел необыкновенные годы, расширяя сознание с по-мощью индейцев; и тех, кто не верил этому. Карлос прекрасно осознавал, как мно-го от самого себя вложил он в работу, но тем не менее был очарован реакцией в университетском городке.

«Нас ожидает долгое путешествие, интригующее и полное тайн, именно такое, каким я представляю себе идеальное путешествие. Теперь, когда я вижу нашу жизнь в перспективе, я благодарю тебя, Майяя, за чудесные демонстрации волне-ния и выдержки. Я не смог разглядеть твоего духа. Ты сильный непобедимый воин. Иначе и быть не могло... Мою работу приняли, и им придется разрешить мне вер-нуться на факультет, — писал он в июле. — Она наделала много шуму. Некоторые полагают, что она станет классической на очень долгий период времени, другие же полагают, что это просто дерьмо. Тем не менее все они ее читают. Спорят о приро-де материала (брухо) — помнишь? — и о том, что я с ним сделал. А теперь мне нужно сдать экзамены. Если я получу приставку «доктор философии» к своему имени, то, что бы я ни сказал в своих книгах, это будет вызывать больше доверия. Во всяком случае, книгу, как мне говорят, нельзя отбросить, начав читать ее, по-этому даже те, кому она не понравилась, читают ее до конца; я думаю, они делают это просто из ненависти к ней.

Увлекательно видеть всю эту суматоху. Эту книгу я написал ради моего чочо. Он сделает ее бомбой, потому что он величайший брухо из всех».

Книга произвела впечатление на редакторский совет, и к сентябрю после всех задержек стало ясно, что «Юниверси-ти оф Калифорния Пресс» выпустит ее. Билл Брайт сказал остальным членам совета, что они держат в своих руках шедевр. Мей-ган согласился. Даже сварливый старик Гольдшмит был очарован явной способно-стью так глубоко проникнуть в душу своего информатора и принести так много ин-формации.

В то же время Великий Страх витал над Хейнз-Холлом, навязчивое, почти невы-разимое беспокойство по поводу того, что все это может оказаться тщательно раз-работанной мистификацией. Никто не знал на самом деле, насколько умен был Карлос. У него было мало рекомендаций, на которые он мог бы опереться. Может быть, он напустил на всех свои пейотные чары и теперь тянет всех академистов за веревочку?

«Я могу поверить в то, что он рассказывает мне», — сказал Мейган редакторско-му совету. Это было то же, что он говорил всем месяцами ранее. «Вещи, о которых он пишет, чертовски хороши. Даже для того, чтобы сфабриковать все это, придется десять лет изучать антропологию, чтобы сделать убедительными данные, которые он приводит».

Мейган продолжал в том же духе, убеждая, обращая в свою веру, разгоняя Ве-ликий Страх. Он оказался неразрывно связанным с затруднительным положением Карлоса, наблюдая за ним с первых дней, когда тот только начал посещать класс антропологии. И он был поражен его достижением. Карлос просто удалился от всех и интенсивно принялся за эту незаурядную, фантасмагорическую диссертацию, не сказав ни единого слова никому во всем университете. Мейган оглядел всех при-сутствующих.

«Я знаю, что в работе Карлоса многое от самого Карлоса, это не секрет. — Вели-кий Страх витал в комнате. — Он и не старается скрывать это. Для меня не состав-ляет трудности определить, где слова информатора интерпретируются Карлосом. Из-за того, что он не дистанцируется от материала, как беспристрастный ученый, многим кажется, что это какой-то мошеннический подход, который не позволяет четко разобраться, когда говорит сам Карлос, а когда — его информатор, и им ка-жется, будто их дурачат, давая антропологическую информацию, которая идет не от индейцев».

Квебек, среди прочего отвечавший за монографии, предложил считать диссерта-цию Карлоса своего рода краткой научной работой, которая могла бы сойти за мо-нографию. Вопрос также стоял о деньгах, возможно, о больших деньгах, если кни-гу, уже получившую надлежащий товарный вид, отшвырнут как бредовую писани-ну. Квебека не волновала проблема мистификации, в голове у него были только доллары.

«Она проходит у нас как коммерческая книга, — сказал он. — Я полагаю, что психотропная культура и все, что происходит, на самом деле позволит хорошо про-дать книгу и получить от нее хороший доход».

Тут в мозгу у Мейгана сработал сигнал тревоги. Такая возможность взволновала его еще больше, чем возможность мистификации. Он беспокоился из-за того, что единственными читателями Карлоса могут стать наркоманы и полнейшие дилетан-ты, великие псевдокультурные знатоки из университетского городка -духовные, но совершеннейшие недоучки. Мейган боялся, что его студент Карлос станет своего рода подпольным гуру, и он знал, что вряд ли сможет как-то воспрепятствовать этому.

Мейган откашлялся и окинул взглядом совет. «Я знаю его еще по аспирантуре и абсолютно убежден в том, что он очень творческий мыслитель, что он действитель-но занимается антропологией. Он работает в области когнитивного обучения и все-го, что связано с сопоставлением разных культур. Он прикоснулся к таким вещам, до которых никогда не добирался ни один антрополог, частично благодаря удаче, частично благодаря своим личным особенностям. Он способен добывать информа-цию, которую не может получить ни один другой антрополог, потому что он похож на индейца, потому что свободно говорит по-испански и потому что он вниматель-ный слушатель».

Брайт дал рукописи, наверное, самую сильную оценку перед комитетом. Он очень пылко говорил о том, как УКЛА повезло, что он имеет этот уникальный та-лант, создавший самое мощное шаманистское произведение с тех пор, как четверть века назад Уэстон Лабарр написал свой «Пейотный культ».

Карлоса даже не было в университете, когда комитет окончательно постановил издать книгу. 11 сентября он уехал в Оахаку, в Южную Мексику, чтобы встретиться с тем, кого он называл доном Хенаро, шаманом из племени масатеков, лучшим дру-гом дона Хуана.

Задержки с выпуском книги настолько обескуражили Карлоса, что он пытался заинтересовать ею пару других фирм. Он говорил мне, что посылал ее в «Рэндом Хаус» и еще в одно издательство в Нью-Йорке. По отделению антропологии про-шел слух, что Карлос был так недоволен, что пытался предлагать рукопись «Гроув Пресс».

На самом деле Карлос относился к возможности стать печатающимся автором со смешанными чувствами. Среди прочего ему сообщили неприятную информацию о том, что он может использовать свою работу либо как диссертацию на степень ма-гистра гуманитарных наук, либо как коммерческую книгу, но не в качестве и того, и другого. Программа присвоения ученых степеней УКЛА изменялась каждый год, особенно это касалось степени магистра, и поэтому трудно было сказать точно, ка-ковы будут требования на этот раз, но разговоры о том, что коммерческая книга не может быть использована в качестве диссертации, были явным вздором. Однако Карлосу казалось, что это именно так, и за день до отъезда в Оахаку он сказал мне: «Мой чочо и его вороны помогут мне выбрать наилучший образ действий. Я уверен в этом. Ведь это его книга».

Я не слишком-то задумывалась о том, как странно он пользуется метафорами. Он уже давно выражался подобным образом, еще с первых дней своей полевой рабо-ты. В случайных разговорах он использовал слова, которых никогда не употреблял до 1960 года, такие, как «безупречный», «воин» и «непобедимый», абсолютные надуманные неопримитивизмы. Я никогда в действительности не сомневалась в том, что Карлос проводит время с индейцами, и считала эти странные пополнения его словарного запаса естественным следствием этого.

Будучи в Южной Мексике, Карлос почти все время думал о книге. Этот проект превратился у него в навязчивую идею. Публикация дала бы ему средство для до-стижения цели и доверие, в которых он нуждался, а получив степень доктора фи-лософии, он получил бы рекомендации, чтобы разрушить идущие из девятнадцато-го столетия степенные представления критиков о научном методе. Реакцией уни-верситета на его работу стало мнение о том, что он стоит на сюрреалистической грани важной антропологической полемики. Рукопись все еще рассматривалась со-ветом, но он был уверен в себе и вернулся к полевой работе с индейцами, снова взявшись за свои заметки и собирая новые данные. А голова его кружилась от су-масшедших идей о том, что эта книга станет «классикой». Только на этот раз это будет больше похоже на роман. Это будет продолжение, но не только:

это будет демонстрация его таланта как писателя.

Вернувшись через три недели полевой работы в Оахаке, он отметился у Квебека, который сообщил ему о том, что книга будет издана факультетом и появится в про-даже в 1968 году. Карлос ожидал этого, но, тем не менее, новость приятно взвол-новала его. Наконец все стало складываться так, как он хотел. 23 сентября Карлос заключил контракт с «Юнивер-сити оф Калифорния Пресс», а затем вернулся к се-бе на квартиру и написал мне. «Она будет издана как важный вклад в антрополо-гию. Как тебе это нравится? Теперь все, что мне осталось, -это сдать экзамены, ко-торые я не сдал в 1965 году. Люди с факультета не позволили мне сдать их и упрямились до тех пор, пока диссертацию явно не одобрили все остальные. Колум-бийский университет в Нью-Йорке предложил мне стипендию, чтобы я мог полу-чить степень доктора философии там, поэтому я могу в конце концов все-таки уехать в Нью-Йорк. Я очень устал здесь».

У Карлоса были друзья в Нью-Йорке, старые коллеги, которые теперь работали в Новой Школе Социальных Исследований и в Колумбийском университете. Такая перспектива не слишком-то радовала Мейгана и Гарфинкеля. Они знали, что имеют в лице Карлоса ученого, который может принести дополнительное уважение фа-культету. Они были убеждены в том, что он настоящий исследователь, способный интересно писать о том, что радикально отличается от основного направления науки. Более того, их тревожила мысль о том, чтобы не потерять Карлоса, который будет потом критиковать бюрократизм и волокиту в УКЛА.

Как только разнеслась весть о том, что контракт подписан, Великий Страх овла-дел умами. Все в Хейнз-Холле знали, как глупо будет выглядеть отделение, если вся эта история о доне Хуане окажется пшиком.

По контракту, составленному на стандартных условиях, Правление Университета получало авторские права, а автор получал авторские гонорары от публикации. Университет не покупал книгу полностью. Вместо этого было заключено процентное соглашение, которое, по словам Квебека, означало сотни тысяч долларов для Кар-лоса в зависимости от успеха книги. Сразу же после подписания контракта в офисе Квебека Карлос отправился в деловой центр города и купил себе то, о чем мечтал целые годы, — серый костюм-тройку. И когда он взглянул на себя, стоящего во весь рост в трехгранной призме зеркала в новом костюме, подчеркивавшем это аб-солютное сознание достоинства и респектабельности, когда он просто стоял там под неоновыми огнями и смотрел прямо на самого себя, он подумал об Олдосе Хаксли.

Надо было еще многое сделать до выхода книги. На последнюю редакцию уйдут недели, и еще оставался вопрос дизайна, особенно суперобложки. Карлос предло-жил несколько фотографий с аннотациями, но они не отличались особым разнооб-разием. Большей частью это были сделанные им черно-белые, стандартные снимки обширной пустыни и мексиканских лачуг с покосившимися рамадами и костлявыми собаками на переднем плане. Один снимок был цветной. На нем был изображен древний, орехово-коричневый старик с седыми спутанными волосами и благород-ным взглядом, и Квебек решил, что он лучше всего подходит для обложки. Героем книги был маг времен палеолита, который дружески отнесся к молодому Карлосу и познакомил его с образом жизни мексиканских шаманов, и поэтому фотография от-лично подошла бы для обложки. Карлос отбросил фотографию. «Об этом не может быть и речи», — сказал он и продолжал отвергать предлагаемые идеи. Предлагали изобразить на обложке гнездо с ящерицами, сияющими всеми цветами радуги. Карлос закатил глаза над этим рисунком. Он хотел чего-то менее провоцирующего, чтобы это внушало большее уважение, и именно это он и получил. «Учение дона Хуана» было издано университетом в простой обложке кремового и зеленого цве-тов с названием, напечатанным скромным и бездушным шрифтом «франклин го-тик», как будто это была какая-нибудь «Центральная нервная система брюхоногих моллюсков» или одно из других эзотерических произведений, которые выпускало университетское издательство.

В конце ноября Карлос уехал в Нью-Йорк, чтобы устроить кое-какие дела, а от-туда на неделю в Вашингтон, чтобы навестить нас с К. Дж„ проживших там уже около года.

Книга «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки» увидела свет в начале весны, и издательство «Юниверсити оф Калифорния Пресс», прекрасно сознавая, что братия помешанных на психотропных средствах студентов ждет с нетерпением, завалило этой книгой все книжные магазины Калифорнии, особенно вокруг Лос-Анджелеса и в зоне к северу от Залива. Были организованы встречи, на которых Карлос давал автографы. Он аккуратно посещал их, причем являлся в своей новой тройке. Едва ли он был знаменитостью, но все-таки наслаждался вниманием.

Университетское издательство разослало книгу по университетским городкам на Востоке, и она начала завоевывать популярность. Особенно хорошо ее читали в Нью-Йорке и Бостоне. Она раскупалась сотнями экземпляров за неделю, быстрее, чем любая другая оригинальная книга, выпущенная Калифорнийским университе-том. Ее покупали все:

антропологи, обществоведы и другие гуманитарии, студенты, чокнутые визионе-ры-гуру из дремучих лесов Новой Англии. Всего за несколько месяцев Карлос Ка-станеда превратился в дорогой товар. Он запросто мог приходить в офис Квебека и часто посещал его, справляясь, как идут дела с книгой, и посмеиваясь над неожи-данным улучшением своей жизни. Он по-прежнему ест гамбургеры в «Дэнни» в Голливуде, рассказывал он Квебеку, но — Боже ты мой — это было уже лишь дело вкуса.

Как только «Учение» увидело свет, Карлос сообщил Квебеку по секрету, что пи-шет вторую книгу, продолжение. Квебек знал, что на этот раз Карлосу понадобится агент. Он послал его в деловой центр города к своему другу Неду Брауну, компе-тентному посреднику, у которого было несколько клиентов, добившихся быстрого успеха. Карлос слышал об этом, о том, как люди неожиданно становятся богатыми, и поэтому был более чем счастлив познакомиться с Брауном.

«Карлос, я сделаю вас знаменитым», — сказал Браун, полагая, что именно это хотел услышать Карлос.

Карлос отвел глаза. «К черту все это, — произнес он. — Мне нужны деньги».

Браун опешил на мгновение, а затем улыбнулся. Было ясно, что и он, и этот ми-стик настроены на одну волну.

В течение шести месяцев стало ясно, что «Учение» обладает потенциалом для массового распространения, и нью-йоркский менеджер «Юниверсити оф Калифор-ния Пресс» стал заключать контракты с более крупными издательствами, которых это могло заинтересовать. «Баллантайн» сделал самое выгодное предложение: 25 000 долларов за четыре года ограниченной торговли, а потом все права возвраща-ются к «Юниверсити оф Калифорния Пресс». Через несколько лет после того, как Карлос стал национальной знаменитостью, издательство сделало даже больше де-нег на их первоначальном контракте, перепродав его компании «Саймон энд Шу-стер», которая выпустила свое собственное издание в твердом переплете, но со-хранив за собой права на первоначальное издание в твердом переплете и новое издание в мягкой обложке.

«Баллантайн» выпустил свое издание апреле 1969 года. Это была книга из 276 страниц с суперобложкой работы Уилсона Маклина: цветки пейота, стилизованная радуга и симметрично расположенные профили дона Хуана и полупрозрачного врубающегося ученика, пристально смотрящих черными глазами на трещину между мирами или что-то в этом роде. Она стала хитом, и к октябрю вышло второе изда-ние.

Карлос так и не получил степень магистра. Вместо этого он продолжал посещать занятия на следующем курсе и принялся за вторую книгу, планируя использовать ее в качестве диссертации на степень доктора философии. Он не ожидал, что это будет легко, поскольку, хотя он и был любимцем врубающихся, он был также под-линным проклятием тех сот рудников факультета, которые находились во власти Великого Страха. Некоторые профессора были совершенно уверены в том, что Карлос всучил университету и их уважаемому факультету великолепную фальшив-ку. Другие были более доверчивы, но критиковали книгу как антинаучную работу несостоявшегося романиста, что было гораздо ближе к истине. На самом деле эту группу раздражало отрицание стандартной позиции бесстрастного наблюдателя без своего «я», и им не нравилось, что Кастанеду это нисколько не беспокоит. Неожи-данно Карлос Кастанеда стал самым знаменитым антропологом Америки, но эти парни с его отделения, как стая шакалов, единым высокопарным академическим хором завыли из Хейнз-Холла: где объективность, где беспристрастность, где научный анализ?

В УКЛА начали вспоминать одну загадочную ситуацию из истории литературы. Заговорили о сборнике стихов, изданном в 1760 году молодым шотландцем по имени Джеймс Макферсон. Сборник назывался «Фрагменты древней поэзии, со-бранные в горах Шотландии и переведенные с гэльского языка», что не совсем со-ответствовало действительности. Стихи не были ни древними, ни собранными в го-рах Шотландии, ни переводными. Все это была фальсификация. Но только один напористый доктор Джонсон решился выступить в печати о том, о чем все подозре-вали.

Карлоса начали критиковать, но в той толпе не было Сэмьюэла Джонсона, влия-тельной личности с непобедимой самоуверенностью, который бы поднялся и заявил о том, что Великий Страх имеет под собой все основания, потому что Карлос — мо-шенник. Никто не сделал этого, но было немало того, что Мейган назвал «сплетня-ми и пересудами». И во всей этой истории он оставался одним из самых верных защитников Карлоса.

Летом 1968 года Мейган попросил Карлоса зайти к нему домой в Топангу и по-мочь в качестве неоплачиваемого статиста в фильме, который профессор снимал о наскальных рисунках индейцев. Карлос был достаточно смугл и коренаст. Он при-ехал к Мейгану на пару дней, и они снимали и переснимали сцены, где руки Кар-лоса давили ягоды, готовили в грубом горшке земляную смесь и рисовали прими-тивные сценки охоты на животных на обнаженных породах в Топанге на заднем дворе у Мейгана. Собственно на съемку ушло менее часа. Остальное время они го-товились к сценам, ели или просто говорили о планах Карлоса на будущее.

«Мне было нелегко просить его об этом, — говорит Мейган. — Он был далек от этого, но это был такой пикник, Мы обедали, сидели в кругу и жевали сало. Ему это понравилось. У него действительно дружелюбный, очень приятный характер».

Фильм распространялся университетом как учебное пособие.

Тем же летом, по словам Карлоса, он возобновил свое обучение у дона Хуана. Его работа с ним закончилась осенью 1965 года и вновь началась в апреле 1968 года, согласно двум его первым книгам. Но его связь с индейцами не ослабевала в течение всего этого периода. Он несколько раз ездил в Мексику к тамошним жите-лям и писал заметки, но об этом ничего не говорится в его книгах.

Происходит просто плавное возобновление ученичества в апреле, и в следую-щем месяце они с доном Хуаном отправляются в страну уйчолей в северо-восточной Мексике на четырехдневный митот, на котором Карлос решил не принимать пейота. Он хотел с ясной головой проследить за сигналами и неуловимыми движениями, которыми, как он подозревал, пользуются лидеры, чтобы манипулировать восприя-тием присутствующих. Видения, которые, как было известно Карлосу, должны быть в высшей степени личными, одинаковы для всех, что кажется невозможным. Итак, Карлос следил в течение четырех дней, пытаясь уловить, как они это делают, но никаких сигналов и ключей не было. Ничего... И в последнюю ночь митота все ви-дят Мескалито, духа и силу пейота, сущность над головой самого Карлоса, зеленого мерцающего духа, просто парящего в сухом воздухе. Никто ничего не говорил; не было никаких сигналов. Все просто сидели в кругу, раскрыв рты, уставившись в одну и ту же точку в один и тот же момент, уставившись на... нечто, и будь он про-клят, если заметил хоть какие-нибудь ключи.

Едва ли это было то, что было ему нужно для диссертации на докторскую сте-пень, -просто продолжение разговоров дона Хуана в рамках примитивной магии о живом духе. Таким образом, Карлос вернулся к тому, с чего начал. В УКЛА Гарфин-кель продолжал рассматривать затруднения Карлоса сквозь фильтр феноменоло-гии, что позволяло ему чувствовать себя так, словно он в какой-то степени понима-ет шаманизм.

Феноменологи утверждают, что люди интерпретируют и оценивают различные феномены согласно всем тем культурным и общественным данным, которые навя-зываются впечатлительному уму с момента рождения. Именно поэтому стул, напри-мер, распознается как стул с четырьмя ножками и спинкой, а не как диван. Вот по-чему дерево, стоящее на фоне горизонта, совершенно естественно отделяется в уме от горизонта. Все это — привитое воспитанием поведение, и оно различается, по крайней мере в какой-то степени, у различных обществ, в зависимости от культу-ры, истории, языка. Поэтому, по мнению Гарфинкеля, задачей дона Хуана было за-ставить Карлоса забыть то, что он знал, и перестроить восприятие феноменов в со-ответствии с новым порядком.

Вернувшись к занятиям в сентябре, Карлос стал в некотором роде сенсацией. «Баллантайн» согласился издать книгу массовым тиражом. У него были деньги, не-которая уверенность, чувство направления, и он уже работал над своей второй книгой и был на пути к докторской степени. Люди стали приходит к нему в универ-ситет, пытаясь выведать об ученичестве. Впервые Карлос начал принимать меры предосторожности, чтобы быть уверенным, что за ним никто не следит, когда он уезжает на полевую работу в Мексику.

В октябре, по словам Карлоса, он познакомился с доном Хенаро, более молодым другом дона Хуана, проворным человеком, которому недавно перевалило за шестьдесят. С самого начала дон Хенаро демонстрировал чудесный контроль над своим телом. Например, Карлос утверждает, что видел, как дон Хенаро перевора-чивался на руках и вставал на голову со скрещенными ногами, как будто он сидел, и руками, сложенными на груди, а ноздри его расширялись так, что были в два ра-за больше своего обычного размера. А еще был балет у водопада, который Карлос описывает в «Отдельной реальности».

Дело было в Оахаке. Дон Хенаро взобрался по отвесной скале на край водопада. Дон Хуан, Карлос и два молодых ученика установили в одну линию небольшие плоские камни на берегу реки и сели на них наблюдать. Несколько раз дон Хена-ро, казалось, терял опору и какое-то мгновение был готов упасть, скользя и балан-сируя, но всякий раз сохранял самообладание и продолжал подъем. Наконец он достиг вершины, где долго стоял на заостренном валуне, совершенно неподвижно, а с обеих сторон бушевала вода. Затем неожиданно он прыгнул через водопад на выступ другого камня. Наконец, в заключение эллиптических прыжков на краю во-допада, Хенаро подбросил вверх руки и перевернулся в странном замедленном бо-ковом сальто, исчезнув за скалами. Все поднялись и направились к машине. Кар-лос хотел выяснить, куда исчез дон Хенаро и не ранен ли он, но дон Хуан не отве-тил. Было достаточно того, что они видели, остальное не имело значения. Дон Хуан сказал Карлосу, что пора ехать.

Хотя, согласно Карлосу, водный балет состоялся в октябре 1968 года, он опуб-ликовал это лишь в 1971 году, целый год спустя после серии лекций в УКЛА, на которых антрополог Питер Фёрст рассказывал почти такую же историю. Карлос то-же бывал на этих лекциях, как и Дуглас Шарон, один из его друзей, проводивший обширные исследования перуанского шаманизма. Фёрст, работавший в Латиноаме-риканском Центре на десятом этаже Банч-Холла, за время своей работы тоже обрел необходимое понимание сути психоделических феноменов в их культурных и исто-рических аспектах.

Карлос рассказывал о балете дона Хенаро на водопаде на лекциях. Это сильно напоминало рассказ Фёрста о том, что случилось раньше среди уйчолей.

Во время полевой поездки летом 1966 года друг и коллега Фёрста, искатель хикуру (пейота) Рамон Медина Сильва устроил представление на краю эффектного водопада. Это была демонстрация для небольшой группы уйчолей, посвященная значению «равновесия». Рамон сбросил свои сандалии, выполнил соответствующие ритуальные жесты и начал прыгать с камня на камень, иногда хватаясь за скольз-кие выступы валунов, а иногда неподвижно застывая и неожиданно совершая огромный прыжок через воду. Мгновениями он исчезал за массивными валунами, а затем появлялся из-за других камней. Никто, за исключением Фёрста и его жены, казалось, не имел ни малейшего представления обо всем этом, в том числе и жена Рамона, спокойно сидевшая вместе с остальными, которые расположились полу-кругом на берегу реки.

На следующий день Рамон объяснил, что его представление не было лишь про-явлением безрассудной храбрости, но специальным шаманским методом, демон-стрирующим, что значит «иметь равновесие». Нечто властно влекущее было в этом для шамана, нечто невероятно важное в том, чтобы перейти по мосту, соединяюще-му обычный мир с миром по ту сторону, и постоять на этом мосту, глядя на змей внизу, великий памятный клад, хищников, диких животных, галдящих и топчущих-ся в густой желтой пыли, — было почему-то абсолютно необходимо пересечь этот космический пролет и достичь отдельного мира по ту сторону. Идея перехода из одного мира в другой была настолько непостижима для Фёрста, исключая какой-то туманный абстрактный уровень, что Рамону было необходимо дать ему какую-то физическую интерпретацию, в которой он продемонстрировал бы равновесие, в надежде, что белый американец сможет хоть чуть-чуть экстраполироваться от уви-денного. Это был безумно дикий опыт, как и часть литературы на эту тему. Более того, это было хорошо известно в Латиноамериканском Центре после того, как Фёрст вернулся из полевой поездки в 1966 году.

Поэтому было странно, что Карлос Кастанеда предлагает то же, что и Фёрст, и рассказывает почти ту же историю четыре года спустя. Нельзя сказать, что Карлос просто развивает интригующую историю Фёрста — даже Фёрст не думал так. Рамон говорил ему, что балет на водопаде — это «специальность шаманов», и потому весьма вероятно, что маги везде делают в основном одно и то же.

И все-таки не давало покоя сомнение. Был еще один случай, когда Кастанеда услышал о чем-то, а потом написал почти о том же невероятно подробно и с удиви-тельным драматизмом. А сначала это был рассказ Майкла Харнера о том, как яки натирают животы мазью из дурмана, а также увиденное Фёрстом у водопада.

Иногда Карлос испытывал истории на друзьях, истории, которые позднее появ-лялись в его книгах в более проработанном виде. Сидя однажды днем в офисе Квебека, Карлос начал рассказывать о своей полевой работе в Оахаке. Он расска-зал, как сидел в ресторане и увидел трех мексиканских мальчишек на обочине возле отеля, пытавшихся привлечь желающих почистить обувь. Им не очень-то везло, но Карлос заметил, что после того, как каждый посетитель покидал столик в тенистом кафе у тротуара, мальчишки бросались к этому столу и подъедали все остатки пищи, кубики льда, лимонную кожуру и пр. Очевидно, у отеля имелась с ними договоренность — они могли околачиваться вокруг и получать объедки, если обещали ничего не ломать и не беспокоить посетителей.

Все вроде бы было нормально. Больше Карлос ничего не сказал об этом в офисе у Квебека. Но позднее, когда это появляется в первой главе «Отдельной реально-сти», вышедшей в 1971 году, дон Хуан превращает этот рассказ в урок. Старый индеец упрекает Карлоса за жалость к мальчишкам и оспаривает идею о том, что жизнь Карлоса чем-то лучше. Если его жизнь и была более разнообразной, она, тем не менее, являлась продуктом безнадежно пустого мира белых американцев Лос-Анджелеса, где шанс стать человеком знания был весьма незначительным. Но именно это было важнее всего, а не его успех в УКЛА, не концерты, не выставки и не поедание гамбургеров в «Денни»; единственно важная вещь в жизни — это стать настоящим шаманом, и на это у мальчишек был шанс. Дон Хуан знал, что все люди знания были подобны этим мальчишкам, питавшимся чужими объедками. Та-кова была великая мораль, еще одно безукоризненное резюме, но Квебеку при-шлось ждать последующего изложения философии дона Хуана до появления книги.

Были и другие истории, другие опыты в пустыне, о которых Карлос рассказывал в случайных разговорах или за обедом, позднее появлявшиеся в более прорабо-танной, детализированной и поучительной форме в его книгах. Когда он видел Ду-гласа Шарона, он собирал свои опыты воедино в воодушевленном монологе.

«Дело в том, что, когда разговариваешь с Карлосом, он держит инициативу в своих руках, — отмечает Шарон. — Большей частью говорит он. У вас даже нет возможности вставить словечко. Он всегда понимает, о чем говорят, и очень хорош в группе, очень хорошо разбирается в философии и действительно любит ее. У ме-ня сложилось впечатление, что Карлос отличный рассказчик, и это типично для многих перуанцев. Эдуарде (шаманский учитель Шарона из Перу) — один из луч-ших, и это еще одна отличительная черта шаманизма. Обычно они бывают масте-рами драматического искусства. Один из секретов шаманизма заключается в том, чтобы быть по-настоящему хорошим актером, действительно способным сыграть все что угодно, потому что это составляет процесс шаманства, его психодраму».

В июне 1969 года мы разговаривали с Карлосом по телефону о моей предпола-гаемой поездке в Лос-Анджелес. Я хотела навестить старых друзей на побережье и посмотреть, что изменилось за годы моего отсутствия, и, когда Карлос прочитал в письме о моем приезде, он настоял на том, чтобы снять для меня номер в Голли-вуд-Рузвельт-отеле. Он с нетерпением ждал встречи со мной и с К. Дж., говорил о нашей жизни в Вашингтоне и много рассказывал об успехе своей книги. Перспек-тива снова увидеть К. Дж. очень радовала его. Это была лучшая новость для него за многие месяцы, и

Карлос начал планировать, чем они будут заниматься вдвоем, например, гулять по студенческому городку и ходить в кино, особенно в кино, которое стало стра-стью Карлоса. Теперь у него были деньги, и редко проходила неделя, чтобы он не посмотрел пару фильмов в центре города или где-нибудь в студенческом городке.

Мы с К. Дж. должны были приехать в начале июля, поэтому Карлос договорился в Рузвельт-отеле и уехал на несколько дней в Мексику. Именно в тот раз, говорит он, во время курения смеси Psilocybe в доме дона Хуана, индеец склонился над ним и мягко объяснил, что его жизнь слишком усложнилась. Дон Хуан настоятельно советовал ему избавляться от любых культурных помех, отягощавших его. Каза-лось, целые часы он витал в состоянии болезненной неопределенности задумчиво-го покоя, как бы пассивно паря вокруг, и думал об аспирантуре, новой книге, о К. Дж. и обо мне. Он понял, о чем предупреждал его дон Хуан; он знал, что должен отпустить К. Дж. Мальчик жил за 3000 миль от него, но, даже если бы они жили рядом, Карлос очень хорошо понимал, что не может навязывать ему какой-то опре-деленный образ жизни, которого тот не выбирал и к которому не был готов. Отно-шения между ними пострадали за прошедшую пару лет в основном из-за того, что Карлос всегда обещал звонить, присылать подарки и приезжать, но редко выпол-нял свои обещания. Теперь он должен был решить, либо исправить положение, либо просто позволить мальчику жить своей собственной жизнью, не навязывая фигуру ненадежного отца, живущего за 3000 миль и слишком погруженного в свою полевую работу. Даже когда я приехала в Лос-Анджелес с К. Дж., Карлос не был уверен, насколько хорошо они поладят. Теперь мальчик был старше — ему испол-нилось семь лет — и выше, и его белокурая челка закрывала лоб. Через неделю я улетела обратно в Вашингтон, а К. Дж. по настоянию Карлоса остался еще на неде-лю. Эту неделю он жил у Карлоса в желтовато-коричневом доме, недалеко от уни-верситета. Дом имел плоскую крышу и две арки спереди, а справа забор — типич-ное испанское украшение. Внутри была большая жилая комната с примыкавшей столовой и кухней, а в спальне на полу лежали два матраса, заправленные шер-стяными одеялами. В конце коридора, направо, находилась берлога Карлоса, почти пустая комната с деревянным письменным столом у стены, на котором стояла пе-чатная машинка, и дверью, выходившей прямо на задний двор. Телефона не было. Когда ему или Нэнни, студентке, жившей у него, нужно было позвонить, им прихо-дилось ходить в телефонную будку на углу.

У Карлоса было отвращение к телефону. Даже вернувшись в ЛАОК, он не хотел иметь его у себя дома. Обходился он дорого и создавал шум. Было что-то такое в звонке, что вызывало у него головную боль всякий раз, когда кто-нибудь звонил. Как-то после очень долгих уговоров я заставила его установить телефон у него на квартире в Северном Нью-Хэмпшире. Я даже платила за него, но это не сработало. Через несколько недель я нашла аппарат в шкафу, обернутый подушками и обвя-занный веревкой. Карлос жаловался на шум и говорил, что все равно не особенно любит говорить по телефону. Как будто в шкафу был спрятан своего рода культур-ный фетиш, одна из этих беспокоящих вещей, издававшая время от времени при-глушенные звонки, которые Карлос просто игнорировал. Я пожала плечами и напомнила ему, что на дворе двадцатый век. Через несколько дней я пыталась до-звониться к нему, но не смогла. Телефон был отключен.

За ту неделю, что К. Дж. прожил у Карлоса, они пару дней провели в УКЛА и несколько дней гуляли в горах, на севере от Лос-Анджелеса. По вечерам они захо-дили за Нэнни в школу каратэ, где она занималась, и возвращались домой, разго-варивать и играть в Старую Деву. Нэнни читала К. Дж. стихи перед сном. После этого он лежал в темной спальне, слушая, как ранними утренними часами Карлос в своей берлоге печатает на машинке, печатает мучительно медленно свою новую книгу.

Все прошло достаточно мило. Карлос был помешан на здоровье, и они ели биф-штексы, виноград и свежие овощи. Никаких сладостей и прохладительных напит-ков в доме не разрешалось. Даже через две недели К. Дж. не решался много раз-говаривать с Карлосом и, по-видимому, немного сомневался во всех этих рассказах о брухо. Несколькими годами раньше К. Дж. находился под таким влиянием Карло-са, что, когда видел стаю ворон в школе, бежал ко мне и говорил, что это значит, что скоро позвонит Кики (Карлос). Но это влияние ослабевало. Слишком часто Кар-лос не звонил, даже в те вечера, когда мы договаривались. Слишком часто он не появлялся или не писал, когда обещал. Слишком много всего замутило воду, и у Карлоса не было способа вернуть своего чочо. По пути в аэропорт Карлос обещал взять его в Европу, особенно в Италию, и К. Дж. смотрел на него и кивал головой, но в глазах его слабо отражалось сомнение. Ему было только семь лет, но он все это уже слышал.

Первая книга Карлоса продавалась довольно хорошо, особенно в колледжах на Западе, и Карлос начал совершать литературные турне, собирая умеренные гоно-рары, рассказывая в мрачных тонах о диссонансе сознания и раскрывая свой соб-ственный необычный взгляд на феноменологию. Историк Теодор Розак взял у него интервью для Би-Би-Си. Розак был поклонником и легко простил Кастанеде вопрос о существовании дона Хуана, сказав по какому-то поводу, что учение продемон-стрировало такую «жгучую убедительность и внушительное красноречие, которые не могут не потрясти самого решительного скептика». Кастанеда, сидевший у мик-рофона позади него, был очень благодарен.

Вторая книга, «Отдельная реальность», уже существовала в рукописном вариан-те к тому времени и была больше похожа на роман, чем «Учение». В ней, напри-мер, не было тяжеловесного раздела, в котором с помощью скучного структурного анализа Карлос пытался как-то объяснить тайны. Критики в целом разнесли этот раздел в пух и прах. Когда газета университета обратилась к нему за статьей, Кар-лос предложил часть главы из своей новой книги и озаглавил ее «Смерть во весь опор». В контракте Карлоса не было ничего, что бы определяло выбор для второй книги. Квебек прочитал рукопись и сразу понял, что Кастанеда удаляется от тради-ционной академической колеи, которую издательство «Юниверсити оф Калифорния Пресс» должно было поддерживать. Не то чтобы издательство не хотело принимать рукопись. Напротив, перспектива того, что благодаря представительному бестсел-леру имя «Юниверсити оф Калифорния Пресс» окажется прямо на страницах «Нью-Йорк тайме бук ревъю» и «Нью-Йорк ревью оф букс», приводила Квебека в трепет. Но он считал Карлоса своим другом и поэтому послал его к Неду Брауну. Вследствие этого шага издательство одновременно теряло права на вторую книгу Кастанеды, а Карлос получал возможность добиться крупного успеха независимо от университета. «Именно я наставил Карлоса на путь к миллионам», — рассказывал он друзьям.

Авторские гонорары за первую книгу, однако, еще не создали ему настоящего благополучия. Он по-прежнему испытывал большие затруднения, помогая мне и К. Дж., но с декабря он начал регулярно ежемесячно высылать чеки, обычно от 75 до 200 долларов. Большие деньги были еще впереди. Оставив авторские права на вторую книгу за собой, он заключил лучшую сделку, и неожиданно его материаль-ное положение стало улучшаться. Его считали серьезным партнером, а не жалким писакой, который еле осилил единственную книгу. Как только Нед Браун просмот-рел вторую рукопись, стало ясно, что Карлос Кастанеда предназначен для чего-то лучшего. Александр Такер, один из самых практичных местных финансистов, был нанят, чтобы заботиться о финансовых делах Кастанеды.

Как и ожидалось, «Отдельная реальность» имела большой успех. Во введении Карлос более подробно рассказал о своей встрече с доном Хуаном в 1960 году. Са-ма книга, однако, повествует о периоде со 2 апреля 1968 года по 18 декабря 1970 года, о так называемом втором цикле ученичества Карлоса, В ней больше тайн ша-мана, больше внутренней информации, которую приводит только Карлос. Частично материал был новый, но большая часть казалась развитием старых идей. Напри-мер, что люди знания видят остальных людей в виде волокон света, а союзников в виде кусков мокрой ткани и что жизнь — это контролируемая глупость, а индиви-дуальная воля является важным соединительным звеном между людьми и миром, который они хотят воспринимать. Больше говорилось о смерти, которая, как из-вестно каждому брухо, всегда находится слева в нескольких дюймах от лопатки — убедительный и несомненный факт, который наполняет смыслом каждое действие, потому любое действие может оказаться последним. Описывались новые попытки Карлоса видеть, когда он воспринимал лицо дона Хуана как ярко светящийся объ-ект, и позднее, когда он увидел, как лицо мексиканского крестьянина преврати-лось в яркое сверкание желтого света.

В последний головокружительный день, описанный в книге, дон Хуан успешно разделался с желанием Карлоса понимать все как-либо иначе, нежели просто поз-воляя волнам чистого восприятия струиться прямо в банк памяти.

Дон Хуан напомнил Карлосу об одном его друге, который, увидев лист, падав-ший с самой вершины платана, сказал, что тот же самый лист никогда не упадет с того же самого платана. Он указал на дерево с желтыми листьями на другой сто-роне оврага. Через несколько минут с дерева упал лист, и упал на землю, задев на своем пути несколько веток. Дон Хуан повторил, что рациональный образ мышле-ния Карлоса никогда не позволит листу упасть вновь, и вдруг это произошло, про-изошло вновь! Тот же сухой пожелтевший лист падал точно так же, как и прежде, трижды при падении ударившись о ветки. Это напоминало повторный показ по те-левизору только что показанных кадров или что-то подобное, и Карлос, не веря глазам своим, или своему рассудку, или своему пониманию космического порядка, не смея думать о том, что все это значит, просто стоял и смотрел на еще один лист и еще на один, падавшие совершенно одинаково. Это был тот же самый лист с того же самого дерева, падавший в различные моменты времени... и это было совер-шенно невозможно!

А затем включился дон Хенаро и совершил нечто совершенно необыкновенное. Стоя рядом с Карлосом, он за одну секунду переместился на вершину горы, отсто-явшую на мили. Только что он был здесь, и вдруг оказался там за одно волнитель-ное мгновение. Это была самая сокрушительная галлюцинация, в которой вся си-стема аристотелевой логики сгибалась под собственной тяжестью, и тонкая кожура здравого смысла лопалась, обнажая поток чистого восприятия. Это была трещина между мирами и поле битвы мага, мост над дьявольской западней, это была От-дельная Реальность, которая была другим миром Потока или обнаженным, струя-щимся восприятием.

После десяти лет полевой работы Карлос знал лишь о том, что нет ничего опре-деленного. Он узнал о том, что его понимание реального мира было продуктом его собственных рассудочных манипуляций. Это конструкция, которую он учился стро-ить с самого момента рождения, и единственное, что его интересовало, — это уви-деть ее по-новому.

Дуглас Шарон пришел в УКЛА после нескольких лет более или менее независи-мой археологической работы в Перу. Это был стройный, живой человек с рыжева-тыми волосами, прямым носом и откровенным увлеченным взглядом, как у перво-курсника подготовительной школы. Устав от своих учителей и от их непродуманно-го подхода к гуманитарному образованию в средней школе, Шарон ушел из школы в 1960 году и отправился на поиски в Южную Америку.

В 1965 году, работая на руинах Чан-Чан в районе Тру-хильо на севере Перу, Шарон познакомился с Эдуарде Кальдероном, местным курандеро, который обла-дал необыкновенными познаниями в области древних целительских ритуалов. Эду-арде пригласил его принять участие в некоторых собраниях, но Шарон был слиш-ком занят и не смог воспользоваться приглашением до своего отъезда в 1967 году.

Вернувшись летом 1970 года на научную работу, Шарон принимал участие в це-ремониях лечения и обсуждал сущность обучения увидеть как курандеро. Он часа-ми расспрашивал Эдуарде, и хотя детали иногда отличались, но в основном это было то же самое, что Карлос получал от своих информаторов. В то время как дон Хуан учил Карлоса видеть с помощью пейота, Эдуарде использовал для этого как-тус Сан-Педро.

В первый год своего ученичества Кастанеда выпил целую глиняную кружку настоя дурмана и почти тотчас же его состояние изменилось, а перед глазами по-явилось расплыв—

чатое красное пятно. Шарон же видел ремолино, красно-желтый вихрь, кружа-щийся у него перед глазами. Кристофер Доннан, который учился на отделении пе-руанской археологии в УКЛА, сразу же заметил сходство и просил Шарона и Кар-лоса выступить у них на отделении.

«Мы оба изучали шаманизм, поэтому Доннан решил, что это хорошая идея. В этом нет ничего удивительного, потому что, где бы вы ни обнаружили его, он имеет очень похожие структурные компоненты. Поверхность может отличаться в зависи-мости от культуры, как различаются языки, но когда вы добираетесь до психологи-ческого ядра, то становится очевидным огромное сходство. Все это сходство между тем, что делал он и что делал я, не случайно».

«Я верю в откровенный, открытый, не допускающий никаких секретов подход, то же касается Эдуарде. Естественно, что он стал моим учителем. Личная история — это вещь, которую он уже оставил позади. Когда-то ему исполнилось 14, но с тех пор он не стал старше и будет говорить вам об этом всякий раз, когда вы спросите его. И все-таки не это определяет его, потому что он живет своей жизнью, как счи-тает нужным, и наслаждается обществом своих собратьев-людей. Такова его инди-видуальность, таков его путь».

Карлос и Шарон вновь выступали на одном из занятий Криса Доннана, и каждый рассказывал об основах учения своего шамана. В декабре 1971 года, когда прошло уже достаточно времени после издания второй книги Карлоса и после возвращения Шарона из перуанских высокогорий, оба аспиранта сошлись на совместных нача-лах, чтобы детально обсудить сходство их работы. Шарон провел предшествующие месяцы в лагунах Северного Перу вместе с Эдуарде и фотографом из «Нэйшнл джиогрэфик». Они были на самой вершине всего, что находится в центре перво-бытной магической картины мира, всего лишь за несколько сот миль от родного го-рода Карлоса и от места Легендарного Шамана. Шарон говорил некоторое время, и Карлос казался искренне заинтересованным, но вот настала его очередь, и он пе-реключился и как обычно начал рассказывать свои анекдоты, истории, шаманские заключения и излагать свое мнение о том, как вести безупречную жизнь. Это раз-глагольствование перемежалось новыми деталями, но в основном Шарон уже слы-шал все это прежде множество раз.

«Отдельная реальность» высоко поднялась в списке бестселлеров, а «Учение» стало чем-то вроде библии у интеллектуалов и духовных. Эдвард X. Спайсер, вы-дающийся антрополог из Аризонского университета, написал блистательный обзор «Учения» для «Американ антрополоджист», хотя и заключил, что дон Хуан абсо-лютно не похож на индейцев яки, которых он изучал больше двух десятилетий. Другие журналы и газеты тоже начали печатать статьи о Карлосе, одни — благо-приятные, другие же — подобные разгромной статье Эдмунда Лича в «Нью-Йорк ревью оф букс», в которой он высмеивает книгу как прекрасное литературное про-изведение, но ужасную антропологическую работу.

Но как бы там ни было, Карлос становился довольно известным, по крайней ме-ре в определенных кругах. Сотни тысяч людей из учебных заведений по всей стране прочли одну или обе его книги. В справочный стол факультета в Хейнз-Холле на его имя поступали письма и телефонные звонки. Издательство «Саймон энд Шустер», словно обезумев, проталкивало его вторую книгу, и поэтому, когда на досках объявлений в зданиях факультетов общественных наук появлялись черно-красные шелковые афиши с крыльями вороны и силуэтом дона Хуана и повсюду слышались слова «Кастанеда идет!», — сразу же появлялся спрос на пейот и мес-калин, который торговцы с трудом провозили в товарных вагонах с юга, ища свя-зей на каждой границе. Люди собирались и ели дурман. Невероятно! Учебные за-ведения не просто готовились к приезду Карлоса, они распалялись.

В Вашингтонском университете за неделю до его лекции невозможно было даже купить экземпляр «Учения». Были такие студенты, которые ели сырой пейот и вдыхали мескалин через свернутые в трубочку двадцатидолларовые банкноты, пы-таясь получить тот же опыт. Как будто они ожидали чего-то феноменального, стоит только Кастанеде войти в аудиторию. Может быть, им казалось, что, когда он будет здесь, не более чем в двадцати футах от них, рассказывать о том, как избавиться от презренного багажа реального мира, и излагать остальную философию дона Хуана, которая многим из них едва ли представлялась чем-то большим, чем огромное рас-плывчатое пятно — когда произойдет все это, может быть, как-нибудь в разгаре беседы сцена вдруг расколется надвое, пол выгнется, загремит потолок, и они чу-десным образом окажутся перед Трещиной Между Мирами, даже находясь в состо-янии ужасного наркотического опьянения! Кто знает, что может случиться!

Итак, там были все: не только аспиранты социологии и антропологии и горстка профессоров, но и знатоки искусства, врубающаяся молодежь, беззастенчивые и нечесаные хиппи, специалисты по философии и студенты-биологи, сидевшие в грязных джинсах на корточках у сцены, или развалившиеся в креслах, или подпи-равшие стены. Все с нетерпением ждали Кастанеду и гладили собак — лабрадоров и лаек, которых они, как было принято, повсюду водили с собой.

Наконец, в разгар нетерпеливого ожидания, вошел Карлос Кастанеда с парой лакеев с отделения. Только он не был похож на Кастанеду, или, скорее, на идеал Кастанеды, сложившийся у многих. Он был невысок, с небольшим брюшком и ко-ротко подстриженными блестящими черными волосами. Одевался он в коричневый костюм с белой рубашкой, носил узкие коричневые ботинки и кремовый галстук. У него был вид человека, ведущего строгий сидячий образ жизни. Все смотрели друг на друга в изумленном молчании. И это был распространитель нового мистициз-ма — парень, выглядевший как кубинец-посыльный!

«Эй, какой-то он странный», — сказал один из хиппи, и все закивали.

«Чуваки, здесь что-то не так, — сказал другой. — Просто не может быть, чтобы это был тот самый парень».

Не то чтобы Карлос не был похож на человека, способного получить опыт экс-центричных видений, описанных в его книгах, но он не соответствовал легендам о нем из реальной жизни, которые, в частности, утверждали, что у него волшебные ноги, он всегда ходит босиком и никогда не натирает мозолей. Еще говорили, что Кастанеда всегда «под кайфом» и совершил самоубийство уже в нескольких ме-стах. Поэтому все были просто в шоке, когда оказывалось, что реальный Кастанеда выглядел как обычный бизнесмен из делового центра Лос-Анджелеса.

А он просто долго стоял у микрофона, внимательно изучая покачивающиеся го-ловы, глядя из-под невероятно тяжелых век, как будто бы он... видел или что-то в этом роде. Да! Он видел. И все ждали: «Давай, выкладывай нам все. Давай, Кар-лос!»

«Эмм, — промычал он в микрофон, косо посматривая в конец зала, — нельзя ли нам убрать отсюда этих собак?»

Как и ожидалось, все были захвачены врасплох. Карлос казался подозрительно не врубающимся. И что еще хуже, его выступление было сухим и непрофессио-нальным — все только о членстве, восприятии и социализации. В офисе Дуга Ша-рона его монологи были интереснее. Где бы он ни появлялся, в каком бы месте ни выступал — в Сан-Диего или в Калифорнийском университете в Лонг-Бич, — везде происходило примерно одно и то же. Всегда шок при виде действительности, пред-варительная оговорка терминов, профессиональная лекция и остужающее заклю-чение о том, что, может быть, Карлос Кастанеда — не совсем то, что о нем говорят.

Но его книги по-прежнему продавались, даже в тех учебных заведениях, где он выступал лично. Феномен был слишком велик для него, чтобы им можно было хва-стать. Начать с того, что в начале 1970-х Кастанеда стал почти что единственным Богом для очень многих. Даже разочаровавшиеся поверили в его книги, по край-ней мере в некоторые наименее трудные для понимания моменты. А еще встреча-лись такие странные индивидуумы, хотя их было немного, которые решили, что человек, которого видели в учебных заведениях, был вообще не Карлос, а кто-то другой. Настоящий же скрывался, пребывая в строгом затворе. Нашлись, конечно же, и такие, кто утверждал, что костюм и галстук были частью хитрой шутки или какого-то эзотерического урока, и вот уже студенты целыми днями просиживают в кафе своих клубов, пытаясь разгадать послание, которое несет Кастанеда через свою самую обыкновенную наружность.

Какова бы ни была причина, но популярность Кастанеды росла. Студенты Кали-форнийского университета в Ирвине захотели иметь его своим приглашенным пре-подавателем. Ряд преподавательских вакансий отводился для приглашаемых чи-тать лекции специалистов, — тех, кого хотели студенты. Деньги на это отводились из студенческой платы за обучение, поэтому студенты имели далеко не последнее слово в решении вопроса о найме преподавателей. В весеннем семестре 1972 года они выбрали Карлоса Кастанеду.

В ирвинском кампусе он читал цикл лекций для студентов и вел семинар для ас-пирантов, называвшийся «Феноменология шаманизма». Оба вольно основывались на его прошлой работе и докторской диссертации, которую он писал после оконча-ния «Отдельной реальности)). Свою диссертацию он назвал так: «Магия: описание мира», и она же легла в основу его третьей книги «Путешествие в Икстлан».

Всего на семинар было записано двенадцать человек, но в первый день пришло, наверное, человек тридцать, столпившихся вокруг пластмассовых столиков и возле стены в ожидании Кастанеды.

Расе Руджер пришел первым и занял столик возле кафедры. Кандидат в доктора социологии. Расе с нетерпением ждал семинара Кастанеды. Он сам довольно ин-тенсивно занимался психотропными исследованиями и в Калифорнии, и у себя до-ма на Стейтен-Айленд, где он вырос в еврейском районе.

Когда вошел Карлос, все как обычно были в шоке, за которым последовало мол-чание, пока все пожирали его глазами, увлекаемые стремительным потоком очаро-вательно примитивных мыслей о доне Хуане. Трудно было соотносить все эти зна-менитые анекдоты из книг с этим маленьким человечком. И все же это был он, не-высокий смуглый человек в широких бежевых брюках, в коричневых прогулочных полуботинках, белой рубашке с короткими рукавами и с открытой шеей, с головы до ног напоминавший вествудского бюргера.

Розмари Ли, его ассистентка в КУЙ, представила его группе. После краткого вве-дения и нескольких слов о природе феноменологии и о «членстве» Кастанеда пря-мо приступил к делу.

«Мое ученичество закончилось, — сказал он. — Дону Хуану больше нечему учить меня. У меня есть все элементы восприятия, необходимые магу для того, чтобы продолжать самостоятельно. Восприятие глоссов можно остановить, можно изме-нить. Видите ли, дон Хуан старался дать мне другое описание мира, другой способ видения, другую реальность. Ему больше нечего сказать мне. Но теперь я должен делать это самостоятельно».

На последовавших нескольких занятиях Карлос объяснял, что его последний ви-зит к дону Хуану произошел в мае прошлого года. Находясь у него дома, он наблюдал новые физические трюки дона Хенаро. На этот раз он ложился на живот и начинал грести руками по доскам, как будто плывя, и потихоньку Хенаро дей-ствительно начал скользить по полу и по всей комнате, плавно, без усилий, как на скейте или на чем-то подобном. Казалось, почти ничто не отделяет его от terra in-cognita. Но настоящее чудо произошло позднее днем, когда дон Хенаро сделал так, что машина Карлоса исчезла. Все трое — Карлос, Хенаро и дон Хуан — все время были вместе, но, когда Карлос вышел на веранду и взглянул в пустыню на то ме-сто, где оставил машину, ее там не было. Он побежал, пытаясь найти ее, а дон Ху-ан с Хенаро только посмеивались между собой на веранде. Наконец, Хенаро взял свою шляпу с обвисшими полями, привязал к ней нитку и побежал к большому холму, таща за собой своего импровизированного воздушного змея. Змей совершил медленный дугообразный скачок над горами, а затем вдруг наклонился к земле и начал падать. В тот момент, когда он столкнулся с реальным миром, появился ав-томобиль Карлоса. Или, может быть, он все время был там. Когда Карлос сбежал с холма, чтобы осмотреть его, Хенаро пронзительно закричал. Он кричал, чтобы Карлос забыл о машине, забыл о пустыне, забыл обо всем и обратил бы свое вни-мание на самую суть, на действительное достижение — на остановку мира.

Кастанеда улыбнулся присутствующим. «Два мага, пришедшие к соглашению относительно мира, способны заставить обычного человека разделить их видение реальности подобно тому, как учат смотреть на реальность детей, — сказал он. — Маги отделяют свои телесные чувства, которые можно назвать кинетической свя-зью, от рассудка».

Занятия для студентов он проводил по строгой программе с проверочными и пи-сыленными работами и обязательными лекциями, но свой семинар для аспирантов он решил вести по свободной программе и сделать его открытым для всех. Не было даже учебника, пока в середине четверти несколько студентов, особенно Расе и Ро-узи Ли, не получили его диссертацию и не сделали себе копии. Иногда Кастанеда просто заходил в аудиторию и говорил: «О'кей, поднимайте руки и задавайте во-просы». И все начинали расспрашивать о доне Хуане, об остановке мира и об От-дельной Реальности. Прежде всего задавали вопросы о психотропных растениях, и одними из первых они узнали, что Карлос больше не использует их.

«Я думал, что психотропные средства являются важной частью, — говорил он. — Но больше я так не считаю. Они играли лишь вспомогательную роль. Дон Хуан го-ворил мне, что все, чему он учил меня, было средством остановки мира».

Он объяснял, что пейот, грибы и дурман — это психотропные растения дона Ху-ана или, точнее, растения его магии и что сам старик не употреблял их годами. Эти растения подобны дорожной карте, говорил он, которая ведет вас, куда нужно, но не само место назначения. Это лишь необходимый элемент для поездки. Каждый несет с собой описание мира, как громоздкий багаж, уложенный глубоко в багаж-нике ума, и это описание представляет собой результат постоянного потока интер-претации. То, что реально, другой мир, это тот же самый мир — только он одно-временно и слишком тягостен, и фантасмагоричен и беспределен, как отмытые начисто двери восприятия Уильяма Блейка. Кастанеда начинал размахивать руками вокруг себя, как будто прерывал вдруг поток интерпретации, и объяснял, что толь-ко при этом условии можно уловить Отдельную Реальность как чистое, головокру-жительное, недифференцированное, волнующее, разветвленное восприятие.

И все же все это было слишком... неопределенно. Поэтому, когда Карлос заме-чал устремленные на него унылые, безрадостные взгляды, как будто никто не мог понять, о чем вообще он говорит, -и бог знает, что они пытались понять, — когда это происходило, он прибегал к своим кратким поучительным историям, таким, как рассказ о плавании Хенаро по комнате на невидимом скейте.

Он рассказывал им о том, как встретил на вечеринке в Нью-Йорке обдолбанного Тима Лири, и о том, как наткнулся на остатки колонии, предположительно осно-ванной Лири в I960 году. Когда мексиканское правительство взялось за людей Ли-ри и начало выгонять их из страны, некоторые остались, скрывшись в горах. По-этому, когда Карлос однажды днем нашел их дом, он, естественно, зашел в него, думая, что найдет группу дружественных американцев, поздоровался и предста-вился.

«Они были невменяемые. Их было 25 человек в большой комнате. Все обдол-банные». Он протягивал руки, как бы желая подчеркнуть значительность потери. «Одна девочка, которая почти улыбнулась мне, почти ободрила меня. Но она тоже не разговаривала со мной. Она подняла ногу, чтобы почесать ее. Нога была очень волосатая. Я был поражен тем, что увидел там. По-настоящему поражен.

Я поднялся и ушел. Пришел дон Хуан, и мы пошли в горы. Я рассказал ему об американцах. Он ответил, что тоже их видел. Он считал их поведение совершенно абсурдным. Он сказал, что видел, как они ели грибы прямо в поле».

Это, конечно, было извращением Шаманского Пути. Нельзя просто так сорвать парочку Psilocybe mexicana и запихнуть их себе в рот, как жареный миндаль. Тре-буется тщательное приготовление, строгое соблюдение ритуала и большая преду-смотрительность, а поглощение их в сыром виде равносильно психической смерти. Расе Руджер поморщился. Он уже вкусил свою порцию мистических грибов в Лос-Анджелесе.

«Дон Хуан видел голого американца, стоявшего в поле и тут же евшего грибы. Он пришел в ужас. Грибы следует собирать с величайшей осторожностью. Их необ-ходимо хранить в земле в течение года, а затем смешивать с другими ингредиента-ми. Ритуал включает даже способ обращения с ними. Нужно взять гриб в левую ру-ку и передать его в правую, а уже потом положить в тыкву на хранение. Необходи-ма высочайшая концентрация, чтобы правильно найти такое место. Лучше практи-ковать упражнения яки, чем использовать психотропные средства».

В течение всего курса он постоянно пытался соотнести сущность своего опыта с опытом своих студентов. Указывая на чьи-нибудь часы, Карлос говорил: «Я никто без своих часов. Это мой предмет силы». Студент смотрел на свои часы и задумы-вался над этой короткой сентенцией, этим кратким аудиторным кастанедаизмом, просочившимся сквозь массивный свод, и удивлялся тому, что Карлос тут нагово-рил.

«Это вопрос социализации, — решительно заявляли Карлосу. — Дело не только в том, чтобы воздерживаться от составления мнения, но и в намерении, в том, что-бы не допускать целостности мира».

Ну, конечно! Старый предохранительный клапан. Если решить с каким-нибудь вывертом открыть этот источник и не считать часы лишь простым хронометром, они могут быть чем-то гораздо большим. Дело в намерении. Дон Хуан говорил, что все можно использовать для силы — ей-богу, ничто не убежит от пристального взгляда новых шаманов — ни пустыня, ни аудитория, ни наручные часы, ни автострада.

«Когда я ехал сюда по шоссе, у меня было это ощущение на макушке. Оно свя-зано с усилением и разрушением мира».

Карлос говорил, что у него часто бывает такое ощущение, когда он едет по авто-страде Сан-Диего через туннель, будто крыша его «Фольксвагена» задевает своды. Он чувствует, что не проезжает под эстакадой, но продирается под ней, и в какой-то момент он ощущает все линии, связанные в некой паутине, составляющей сеть Потока. В течение какого-то головокружительного момента он находится там, под-ключенный к этой сети. Голова его касается крыши автомобиля, крыша автомобиля касается свода туннеля, а сам туннель, этот огромный бетонный пролет, неожидан-но предстает в своем истинном виде — как одна из линий мира, соединяющая мил-лионы обозримых объектов и уходящая в бесконечность.

И как раз сейчас, когда Карлос ведет свой микроавтобус по автостраде Сан-Диего, где-то около Вестминстера или Хантингтон-Бич или где-то еще, когда он осознает, что туннель представляет собой одну из линий мира, целостная картина разрушается — шоссе, небо, крыши, витрины — все сворачивается в самое себя, как карточный домик. Хлопхлопхлопхлопхлопхлоп.

И на мгновение он оказывается в Отдельной Реальности дона Хуана. Шоры его культурной обусловленности спадают с его глаз, и он... видит.

И не важно, находитесь ли вы в соноранской пустыне или на автостраде Сан-Диего. Везде одно и то же.

Но Карлос предупреждал своего студента, что Лос-Анджелес далеко не идеаль-ное место для митота. «Охотник использует мир так, как считает нужным. Маг, как охотник и воин, позволяет себе проникать в нашу реальность лишь настолько, насколько ему это необходимо».

Он напомнил им, как однажды днем они с доном Хуаном находились в 50 милях от Лос-Анджелеса и направлялись в город, когда дон Хуан вдруг резко потребовал остановить машину и поворачивать назад. Он почувствовал слишком много злых духов или тяжелых вибраций или что-то еще. Что бы там ни было, но дон Хуан не желал больше и одной мили ехать на север, и тогда Карлос развернулся и напра-вил машину в сторону Мексики.

За основу преподавательской работы Карлос взял свою недавно законченную докторскую диссертацию, из которой он зачитывал отрывки, на которую ссылался и которую использовал, проводя дискуссии в аудитории. Через несколько недель по-сле начала занятий студенты начали спрашивать, где можно достать копию. В са-мом начале Карлос сказал, что у него есть около десятка копий, но так и не роздал их. Наконец однажды после занятий к нему подошли Расе и Роузи и еще один сту-дент и попросили у него разрешение брать его собственный экземпляр диссерта-ции, чтобы делать несколько копий на термофаксе, который стоял наверху, по паре глав за один раз. Карлос согласился, и в течение пяти недель активисты начали собираться на пятом этаже вокруг стола рядом с офисом Мэри Резиг, начальницы секретариата отделения. Они раскладывали страницы по стопкам и собрали из них примерно 20 полных копий работы «Магия: описание мира». Последние 100 стра-ниц пришлось допечатывать на ксероксе из-за каких-то проблем с термофаксом, но наконец, всего за пять недель, каждый получил законченную копию. За один раз делалось две-три главы, потому что Кастанеда не давал больше. Роузи брала пару глав, копировала их и возвращала оригиналы прежде, чем Карлос соглашался по-казать студентам следующие несколько глав.

Расе сделал себе две копии — одну в зеленом переплете, а другую — в коричне-вом, потому что, по его словам, это были цвета ауры Карлоса. Некоторые студенты думали, что у него «поехала крыша», но Расе увидел цвета его ауры очень четко, как раз после того, как Карлос приехал к ним в университетский городок и занял свой временный офис в комнате номер 724 в здании общественных наук. Он уви-дел это неожиданно, находясь в ревущем псилоцибиновом кайфе, когда однажды со своим приятелем ждал на шестом этаже Карлоса. Стены волнообразно колеба-лись, как бы исполняя медленный, ритмичный танец живота, все время поднимаясь и опускаясь, совсем как ковыль на ветру в Кентукки. Расе со своим приятелем об-локотились о стену, сползли по ней на пол и просто уселись там, ожидая Карлоса. И пока они ждали, коридор превратился в искрящийся тоннель со стенами из из-весткового желе, протянувшийся на миллионы миль, огромную желеобразную тру-бу, где в этот момент шел Карлос Кастанеда своей обычной осторожной походкой — только там было еще зеленое сверкание, из которого вылетали фосфоресцирующие огоньки и разбивались о его тело. Оно было зеленым, и Расе обратил внимание, как аура то таяла, то раздувалась, пока Карлос шел под неоновыми лампами на по-толке. Наконец он оказался перед ними, перебирая в руках ключи от офиса и угол-ком глаз глядя на этих двух парней на полу.

— Привет, — сказал он, быстро открывая дверь.

— Эй, чувак, рады тебя видеть, — ответил Расе. Карлос быстро кивнул и остано-вился в сверкающей зеленой массе электрического света. Затем он проскользнул в свой офис и закрыл дверь. В аудитории он казался коричневым, но здесь в кори-доре его аура имела свой настоящий цвет, и Расе понял это.

Расе решил, что коричневая аура имела какое-то отношение к способности рас-сказывать самые фантастические истории и при этом выходить сухим из воды. Карлос утверждал, что разговаривал с говорящим на двух языках койотом, или рассказывал, как дон Хенаро в долю секунды переносился на мили, и не важно, как далеко он заходил, как нелепо это могло звучать, никто не подвергал его слова сомнению. Обычно студенты просто пытались понять, о чем он говорил, в более рациональных терминах, именно то, чего Карлос и слышать не хотел. Они продол-жали объяснять его переживания галлюцинациями, или результатом гипноза, или внушением. Карлос вообще не хотел, чтобы они как-то интерпретировали их. Са-мым скептически настроенным студентом в группе был парень, постоянно пытав-шийся втянуть его в классическую дискуссию о позитивизме и материализме.

«Разве не обречен дон Хуан на то, что кто-то его сменит, как все несовершенные и условные системы, покоящиеся на примитивном основании теологии? — и он смотрел на Карлоса с притворной серьезностью. — Даже синтез, основанный древними теократиями Египта и Индии, оказался недостаточным. Он был основан на субъективных принципах и никогда не мог охватить практической жизни. А ведь существуют, несмотря ни на что, объективные реалии внешнего мира...»

И Карлос кивал головой и отвечал: «Охо-хо, ну, да. Может быть».

«...Поскольку теократия вначале была ограничена мыслью и чувством, правиль-но? Жрецы отбросили политеизм и в конце концов трансформировали его в моно-теизм, тогда как брухо остались...»

«Может быть. Н-да уж... Что ж, вероятно...»

Это продолжалось в том же духе минут десять, пока кто-нибудь не спрашивал о том или ином видении из книг или о пейотной церемонии дона Роберто в 1964 го-ду. Также обычно задавали вопросы о союзниках, бесформенных силах, о которых Карлос всегда писал и с которыми ему приходилось иметь дело в пустыне, о силах, заключенных в психотропных растениях. Когда Расе не говорил об аурах или об одном своем друге, который был магом, или еще о чем-нибудь оккультном, он го-ворил о восточных религиях и о параллелях с системой верований дона Хуана.

«Идея видения, например, — говорил он, — вероятно, подобна дзэнской идее сатори. И там, и там требуется глубокое просветление, своего рода проникновение в суть вещей помимо каких бы то ни было мирских описаний. И образ жизни воина в некоторых отношениях похож на образ жизни дзэнского монаха. Оба требуют дисциплины и отрешенности от мирских забот и осознания того, что дела человека не имеют в конечном счете большого значения. Как дзен, так и философия дона Хуана подчеркивают необходимость достижения человеком полной гармонии с природой. Я хочу сказать, что вижу здесь много общего».

И Карлос снова кивал головой и говорил: «Это интересно. Познакомьте меня с этим. Расскажите мне то, что вы знаете».

«Есть книги по восточному мистицизму, которые содержат поразительные анало-гии с некоторыми феноменами мира магов. Например, «Четырнадцать уроков йоги» Йога Рамачараки. В них говорится об окружающих людей аурах, имеющих форму яйца, которые наполнены светом, исходящим из тела. Это астральные тела. Они могут отделяться от своих владельцев. Еще рассказывается о способностях, кото-рые можно использовать для получения удивительных эффектов. Можно найти много подобного в ваших книгах».

Карлос всегда с готовностью поддерживал обратную связь с аудиторией. Неко-торые идеи Расса были нелепы, но вопрос о параллелях между Востоком и Западом привлекал Карлоса. Казалось, что все это совершенно ново для него. Кастанеда знал о том, что магия американских индейцев вполне могла происходить из Азии. Он знал и в основном принимал теорию о том, что индейцы пришли из Азии через Берингов пролив, но он казался на удивление незнакомым с восточной философи-ей.

Однажды Кастанеда рассказывал им, как пытался привести союзника в жилую комнату профессора Харольда Гарфинкеля на Пасифик-Палисэйдс. Гарфинкель, ученый-еврей, которому перевалило за пятьдесят, имеющий рекомендации из Гар-варда и Беркли, прежде всего был известен своими огромными тяжеловесными трудами по феноменологии. Это был строгий преподаватель, настоящий академист. Он заинтересовался исследованиями Карлоса и руководил им в первые дни. Они вместе, бывало, беседовали у него дома. Во время какого-то научного разговора Карлос вдруг заявил, что на веранде находится союзник. Он спросил, не будет ли возражать профессор, если он пригласит его вовнутрь. Это была одна из классиче-ских сцен.

— Я хочу показать его вам, — сказал Карлос.

— О, все в порядке, Карлос, — ответил Гарфинкель, прячась глубже в своем кресле. — Прекрасно. Я верю, что союзник здесь, так что все нормально.

Взгляд профессора носился по комнате в ожидании того, что может случиться, надеясь, что Карлос, может быть, уже забыл об этом. Это иногда случается с антро-пологами, которые слишком глубоко погружаются в чужие культуры.

У них либо вырабатывается невосприимчивость в результате повторяющихся культурных шоков, связанных с их работой, и они начинают смотреть на все заин-тересованным, но посторонним взглядом, либо они начинаются держаться за свои исследования с набожным усердием — и становятся полностью помешанными.

И поэтому Гарфинкель немного опасался в этот вечер, что Карлос, возможно, пе-решел эту грань. У него не было намерения расставаться со своим буржуазным благоразумием и позволять Кастанеде втаскивать своего союзника в жилую комна-ту. Что скажут в «Феноменолоджи соусиолоджикал ревъю»? Гарфинкель взглянул на своего старого студента, как будто имел самые серьезные клинические подозре-ния.

Кастанеда расхаживал туда-сюда по обширному подиуму. Если бы происшествие у Гарфинкеля было искусно разыгранной шуткой, он не трудился бы объяснять. Он был уже на новой почве — посеять магию, — которую он обсуждал гораздо подроб-нее, чем в любой из своих книг.

Древний ритуал требует, чтобы маг завладел 48 зернышками маиса другого ма-га. Их прячут на пути у того, кого нужно убить, предпочтительно в бутонах желтых цветов. И когда жертва наступит на цветок, зерно проникает в ногу и, как утвер-ждают брухо, мгновенно убивает жертву.

«Дон Хуан найдет для меня зернышко, — сказал Карлос. — Могущественный маг посадит зерно и вырастит его из одного колоска. Дон Хуан выберет зерна для ме-ня».

После занятий он поехал в Лос-Анджелес и позвонил Неду Брауну, чтобы пого-ворить насчет договоренностей с «Саймон энд Шустер» об издании «Путешествия в Икс-тлан». Потом он позвонил мне, чтобы сказать, что чек уже на почте, и спро-сить, как дела у К. Дж.

К. Дж. учился довольно хорошо, но его учителя по-прежнему жаловались на то, что у него проблемы с другими учащимися. У него было мало друзей. Он был ти-хим, легко поддавался переменам настроений и относился ко всему серьезно. Я го-ворила, что он просто слишком зрел для большинства своих соучеников.

Позднее, вернувшись домой, он улегся на свой матрас и уставился в окно. Разго-вор со мной расстроил его, потому что только себя он винил за все проблемы К. Дж. У мальчика не было отца и не было имени.

При этом Карлос говорил своим студентам о том, что у него нет неоконченных дел. В этом была ирония. Он стоял в аудитории и говорил буквально следующее: «К настоящему времени у меня нет никаких незаконченных дел. Я могу уйти отсю-да прямо в вечность. Я ничем не связан, ничем не обременен, ничто не задержива-ет меня. Это значит быть жестким, и только так нужно действовать». Боже, какая строка! Вот он, Карлос Кастанеда, проповедующий непривязанность, только он по-пался в ту же ловушку, что и другие бюргеры среднего возраста, которых он видел все время сидящими в кафе на Вилшир-бульваре. Они всегда были там, эти бюрге-ры, втиснутые в палатки со своими женами и детьми, имеющие дело с закладными, браками и детьми. Это был самый неумолимый вид ответственности. Здесь же си-дел и Карлос Кастанеда с кредитными карточками в бумажнике, с квартирой в Вествуде и местом преподавателя.

И все же иногда он чувствовал, что есть нечто большее, нечто трансцендент-ное — его имя прежде всего. Имя его было магическим. Когда в Ирвине он сказал что-то об открытии института для изучения герменевтики, все слушали его. В ре-сторанах люди просили у него автограф. Салли Кемптон приезжала в Ирвин, гово-ря, что собирается написать очерк о нем для журнала «Эсквайр». Его агент торго-вался по мелочам с журналом «Тайм» из-за статьи, иллюстрация к которой должна появиться на обложке журнала. Тут был этот дразнящий магнетизм. Он не был про-сто каким-нибудь известным профессором или глупым романистом, он был чем-то большим, чем-то особым, он был... Кастанедой.

В начале весны 1972 года продюсер «Шоу Дика Каветта» предложил ему при-нять участие в передаче.

Это была бы самая блестящая рекомендация, но Карлос отклонил предложение. Он боялся, что из него сделают клоуна. Он знал, что поверхностный пятнадцатими-нутный разговор о его опытах с доном Хуаном будет звучать как детские сказки. Была еще одна причина, почему он не хотел выступать у Дика Каветта. Есть опре-деленная сила и свобода в том, чтобы оставаться недоступным. Нед Браун настаи-вал на его интервью перед выходом второй книги и перед предстоявшим выходом «Путешествия в Икстлан», но то были журналы и газеты, а не телевидение. Он не искал популярности и не хотел рисковать, создавая такое мнение о себе. Объясне-ние магов, драматическое заключение саги о доне Хуане должны были появиться еще через год в его четвертой книге. Были еще некоторые незавершенные дела, поэтому представлялось разумным избегать потенциально опасных и обремени-тельных ситуаций на национальном телевидении с нахальным молодым ведущим вроде Дика Каветта, который мог попытаться наделать дыр в его Отдельной Реаль-ности.

Ближе к завершению семинара Кастанеда значительно удалился от материала, изложенного в его книгах, и коснулся совершенно новых областей магии, о кото-рых никто из его учащихся и не слышал. Например, Четырех Ветров. Он сказал, что это женщины, которых маг не должен искать специально, но которые придут и помогут в заключительной битве на поле брани с союзником. Они должны сопро-вождать ученика в последней церемонии, когда его наконец признают как брухо. С севера стоит его щит, его защитник. Сзади, с юга — теплый ветер, шутница. Шут-ница представляет тепло и легкость весны. Ее присутствие умеряет опустошитель-ный северный ветер. С запада самоанализ представлен ловушкой для духов. И с востока боевой порядок завершается оружием. Оружие — это «крупнейший автори-тет», и иногда его называют ветром просветления.

Кастанеда рассказал своим студентам о том, что эти четыре женщины использу-ются для того, чтобы отразить атаку союзника, когда они все вместе наконец встре-чаются на поле битвы где-нибудь в Соноре. Это похоже на странный и ужасный та-нец. Союзник атакует женщин одну за другой, пока в конце концов не окажется нос к носу с самим учеником. Если ученик сможет схватить его и швырнуть на землю, он получает силу союзника. Но если он не справляется с этим, то его буквально за-кручивает в воздухе с огромной скоростью. Для донаХенаро это означало частич-ную потерю его человеческой природы. Он так и не смог вернуться домой. Его пу-тешествие, его метафорическое возвращение в Икстлан, будет продолжаться вечно.

Студенты большей частью смутно сознавали, что Карлос говорит здесь метафо-рически, что весь этот рассказ о ветрах и союзнике был грубой аллегорией, объяс-няющей окончательное превращение ученика в шамана — но все же это было ужасно мрачно.

«Поскольку у меня нет Четырех Ветров, — сказал Карлос, — мне придется бо-роться с ним самому. Я сделаю это, когда мое тело почувствует, что время при-шло».

По студенческому городку в Ирвине прошел слух о том, что Роузи нашла для не-го ветер, какую-то вольную студентку, желающую принять участие в его психодра-ме, но из этого ничего не вышло. И занятия закончились, а ему все еще предстояло сделать этот решительный шаг. Он еще не был шаманом, и, более того, совсем не был уверен, чем же все это кончится.

Не было никакой экзаменационной работы в конце семинара для аспирантов, хотя он просил всех вернуть копии его диссертации с замечаниями на полях, пред-ложениями, идеями, критикой и пр. Последнее занятие он провел высоко в холмах к северу от Лос-Анджелеса, на месте, которое Карлос назвал местом силы, куда ма-ги племени яки приходили когда-то практиковать медитацию и другие шаманские ритуалы. Он сказал, что это место, которое дон Хуан видел в одном из своих снов, огромное кольцо из булыжников, расставленных вокруг густых зарослей чапараля, высоко над каньоном Малибу. Все собрались в кафе «Шипе». Расе там был вместе с Роузи и Джоном Уоллисом, который пришел со своей женой Рут. Уоллис, хотя и не входил в группу Карлоса, несколько раз посещал его занятия для аспирантов. Спе-циалист по философии болтал что-то о Спинозе или о ком-то еще, была еще пароч-ка эксцентричных последователей суфизма и большинство других аспирантов группы. Все собрались в кафе. Получилось два каравана: один возглавлял Карлос на своем микроавтобусе, а другой — кто-то еще, кто знал дорогу. Все направились на Вентура-фривэй, а затем свернули в сторону Малибу. Искали особый круг из камней. Когда приехали на место, Карлос разгорячился и начал показывать неко-торые упражнения и техники магов яки, в частности установление контакта с лини-ями мира. Все столпились вокруг него. Карлос держал ноги под прямым углом, вы-тянув левую руку, а правую расположив параллельно земле и согнув ее внутрь к груди. Левую ладонь он повернул к спине, а правую — к груди. Затем он начал быстро шевелить пальцами обеих рук, как будто играя на гигантском банджо. Кар-лос сжал руки в кулаки и грациозно повернулся вокруг себя, приняв боксерскую стойку.

Он остановился, напряженный и собранный, вытянув руки и согнув ноги в реши-тельном полуприседе с неподвижным взглядом. И вдруг они появились — линии мира! Сеть, паутина, космический поток!

«Оп! — выкрикнул Карлос, переходя в расслабленную позицию. — Вот они. Ли-нии мира».

Все пытались попробовать, играя на гигантском банджо под майским калифор-нийским солнцем. Все становились в эту стойку у подножия валуна, похожего на огромный череп, и просто пропускали этот поток, ища... бог знает, что они искали. Но была только тупая ноющая боль в третьем позвонке, который, наверно, готов был сломаться в тот день.

Карлос зашел в центр зарослей чапараля и объяснил, как старые маги хоронили себя, собирая обломки и ветки толокнянки и мескитового дерева и сооружая не-большие могилы. Это была техника остановки мира. Брухо просто растягивались среди этой растительности, пока все не останавливалось само по себе — внутрен-ний диалог, нормальное восприятие вещей, активный образ жизни. Они просто ле-жали безмолвно и ждали, когда вся громадная вселенная медленно, но неотврати-мо замрет, и тогда они видели. Никто не пожелал испытать мескитовую смерть; а Карлос уже объяснял, как выжить в пустыне, питаясь мясом гремучей змеи.

«Восхитительное, — воскликнул он, — воистину восхитительное. Лучше, чем мя-со кита, индейки, цыпленка. Чтобы поймать гремучую змею, вам нужна бечевка, много бечевки. Ловушка устраивается так, — сказал он, покачивая куском бечевки, свернутым в петлю, которая, по его словам, затягивалась на шее змеи, когда та выползала из своей норы. — На самом деле, лучше использовать нитку для чистки пространства между зубами. Антропологам не нужен весь тот мусор, который они берут с собой в поле. Все, что им нужно, — это нитка для чистки зубов, много-много этой нитки. С ней вы сможете выжить где угодно».

Все последовали за Карлосом вниз в густые заросли, останавливаясь время от времени, чтобы послушать одно из его рассуждений. Он предложил студентам вер-нуться в свои автомобили и ехать за ним дальше вдоль каньона Малибу в поисках водного каньона, где растет дудник. Как предполагалось, это было любимое расте-ние магов яки, которое поджигали, чтобы получить дым, вдыхавшийся ради ясно-сти. Группа покатилась вниз к руслу небольшой речушки, не обращая внимания на предупредительную надпись: «Въезд воспрещен. За нарушение границ водо-охранного района Лос-Анджелеса штраф 500 долларов и/или тюремное заключе-ние». У реки росло несколько кустиков зеленого дудника, но, как и следовало ожидать, они еще не засохли.

«Не подходит, — сказал Карлос. — Он должен высохнуть, прежде чем вы будете рвать его».

Джон Уоллис спустился вниз, сорвал одно растение и понюхал его. Оно имело знакомый запах. Уоллис откусил кусочек. «Карлос, — сказал он. — Это дикий сель-дерей». Карлос ухмыльнулся. «Конечно, дикий сельдерей. Хорошо, не правда ли? Дудник удивителен. Я отдавал его на анализ известному ботанику в УКЛА. Он ска-зал мне, что в нем ничего нет. Ничего. Совершенно безобидное вещество. Можно съесть десять фунтов, и ничего не случится. Но для мага он имеет большое значе-ние. Маги утверждают, что его дым помогает получить большую ясность».

Уоллис и его жена должны были встречать своих друзей в международном аэро-порту Лос-Анджелеса и поэтому покинули всех у водного каньона. Поездка превра-тилась в кошмар. Пока ехали через Венис, Рут стало дурно. Уоллис повернул не там, где надо, и кончил тем, что попал в газеты на полосу дорожных происшествий за то, что въехал на тротуар. В конце концов они все же попали в аэропорт и встре-тили своих друзей. Когда они возвращались назад, над Лос-Анджелесом разыгра-лась гроза, мотор дворников ветрового стекла сгорел, и Уоллису пришлось ехать домой в Лагуна-Бич очень медленно, еле тащась в полночь по автостраде номер 1 и высовывая из окна левую руку, чтобы протирать крошечное пространство на ло-бовом стекле. Они уже почти были дома, когда Рут заметила прутик, как-то попав-ший внутрь ее жакета. Карлос предупреждал всех ничего не брать из места силы.

— Но я не брала его, — протестовала Рут. — Он, должно быть, сам упал ко мне в жакет,

— Мне все равно, как он попал туда, выброси эту дрянь в окно, — выразил свое неудовольствие Джон. — Немедленно!

Нельзя сказать, что Рут и Джон Уоллисы были какими-нибудь чокнутыми. Вовсе нет. Но они были очень впечатлительны и очень легко поддавались внушению. По-этому, когда Карлос высказал одно из своих немного мистических предупрежде-ний, вроде «Не уносите ничего с места силы», они восприняли его серьезно.

Расе Руджер тоже отнесся к этому серьезно — когда он увидел кролика на сто-янке, то решил, что это больше чем простое совпадение. Расе возвращался на ве-лосипеде к себе домой и отъехал уже на милю от корпуса общественных наук. Он проезжал через автомобильные стоянки и по асфальтовым дорогам в студенческий городок, как вдруг без всякого предупреждения гигантский кролик выполз на до-рогу прямо перед велосипедом Расса. Он появился неожиданно из теней, отбрасы-ваемых карликовыми пальмами под светом луны, громадный, неповоротливый кролик с черными глазами, и уставился прямо на Расса повелительным полночным взглядом. Расе от испуга свалился со своего велосипеда. Он просто лежал на доро-ге с закрытыми глазами, не осмеливаясь думать о чудовищном кролике, который был всего в нескольких футах от него. Он пытался не думать ни о чем, но его ум напоминал ему о том, как Карлос играл с собакой с сияющей гривой и разговари-вал с койотом. Союзник мог появиться в любое время, в любой форме. Расе мед-ленно повернул голову к кролику, который с любопытством смотрел на него. Их было только двое. Расе и чудовищный кролик, захваченные чем-то странным под окаймленным голубизной калифорнийским небом. Захваченные... подключенные... единственный чувствующий разум под Божьим небом.

Внезапно кролик повернулся и ускакал. Расе потерял его из вида в кустах и просто лежал, беспомощно уставившись в ночь. Он никогда прежде не падал со своего велосипеда, по крайней мере с тех пор, как прошло его детство в Стэйтен-Айленде, где он научился ездить на нем. Но неожиданно кролик так всполошил его чувства, что он свалился с велосипеда. Это относилось к тем вещам, что он нашел в мире Карлоса, не в своем собственном мире, — в сумасшедшем мире Карлоса, где были союзники, и знаки, и проклятые здоровенные космические кролики. Расе знал, что как-то попал в мир Карлоса Кастанеды прямо здесь в ночи в студенче-ском городке КУЙ.

Но с другой стороны, так было всегда. Невозможно было говорить со студентами Карлоса или с его друзьями, знакомыми или даже с теми, кто просто читал его кни-ги, без того, чтобы не услышать такого роды истории. Везде были люди, испытав-шие нечто необычное, нечто совершенно выходящее за рамки чистой аристотеле-вой логики.

У Линды Корнетт, моей старой подруги, с благоговением читавшей его книги, был экземпляр «Путешествия в Икстлан» с автографом, который она держала на столике рядом с кроватью. И однажды ее дочь, Паула, которая была ярой последо-вательницей Кастанеды, вошла в спальню и увидела огромную ворону, спокойно сидевшую на книге в лучах солнца. Ворона, очевидно, влетела через открытое ок-но и уселась на освещенное место на книге. Невозможно было не подумать о странной иронии во всем этом -ворона на книге Карлоса Кастанеды.

У Паулы просто отвисла челюсть от удивления. Затем она заметила что-то наде-тое на правую ногу вороны. Она подошла на шаг ближе и увидела, что это медное кольцо с рисунком, напоминавшим небольшие ацтекские значки. Какой знак! Какая картина в реальном мире! Тупые бюргеры могли решить, что способны все это объ-яснить, но Паула и Линда врубались, и они видели, как действует магия.

Но это была салонная чепуха по сравнению со сном Джона Уоллиса. Как только Уоллис встретил Карлоса в студенческом городке КУЙ весной 1972 года, он обратил внимание, что повсюду царит чувство ожидания. Оно было разлито в воздухе. Лю-ди ожидали, что что-то произойдет, и Уоллис в том числе. И вот однажды вечером он засиделся допоздна, занимаясь музыкой в своей комнате, окна которой выходи-ли на тихоокеанское небо на Лагуна-Хиллс. Он сидел за небольшим роялем в углу, сочиняя эти спокойные мелодии, пока не устал и не решил немного полежать на диване перед камином. Ночное небо за окном напоминало покрытую шоколадного цвета прожилками поверхность мрамора, и, смотря на него, Уоллис вдруг ощутил сильный испуг. Он почувствовал резкий прилив холода в уретре. Это было страш-но, и он поднялся, пошел в спальню и лег рядом с женой.

Только он лег, тут же все и началось. Снаружи ломались ветки, ветер подул сильнее и начала хлопать дверь в подвал. Сперва это показалось внезапным шквалом ветра, но ветер все крепчал и усиливал свой неистовый вой, пока не за-ревел пронзительно и целые сучья не посыпались на крышу дома, а подвальная дверь не начала крошиться в щепки. Казалось, половину Лагуна-Хиллс вот-вот швырнет в океан.

Лоб Уоллиса покрылся потом. Это сумасшествие неожиданно стало принимать самый серьезный оборот. Он боялся пошевелиться и безумно оглядывал комнату, ища первые признаки лопнувших окон и следы погрома, учиненного этим кошма-ром в его спальне. Чем больше Уоллис пытался контролировать происходящее, тем меньше ему это удавалось. Наконец он покорился, позволив втянуть себя в жуткий апокалиптический напор, несущийся к океану. Стоило ему подумать об этом, и все прекратилось. Все вдруг погрузилось в полный и совершенный покой!

Он лежал, хрипло дыша, с пятном пота на подушке, спрашивая себя, что же за чертовщина случилась. Как только он решил, что это какая-то странная галлюци-нация, он услышал голос Рут. «Уже все стихло», — прошептала она. Затем она пе-ревернулась и заснула.

Она слышала! Но слышала ли? Не было ли это частью его сна, его собственной особой Отдельной Реальностью? Какую зеркальную комнату он посетил?

Видения, сны, галлюцинации, умножающиеся дурацкие ночные кошмары, они сами и Карлос и безбрежность, подключенные... несущиеся в трещину между ми-рами. Никто не может оставаться защищенным, если хочет верить в Кастанеду.

Адам Смит, писатель, однажды в Нью-Йорке натолкнулся на дубля Карлоса. Же-лая познакомиться с Кастанедой, Смит пришел в нью-йоркский офис «Саймон энд Шустер» и начал подниматься по лестнице, потому что понял, что Карлос старается не пользоваться лифтами. Через пару пролетов он натолкнулся на кого-то, кто вполне мог бы сойти за Кастанеду: невысокий смуглый человек. И он попытался завязать разговор об огромном вкладе Карлоса в антропологию и о том, что его книги позволяют не просто читать об опыте, но по-настоящему переживать его. Все время, пока он говорил, Карлос, кивая головой, быстро спускался по лестнице. Смит упомянул Виттгенштейна, но это тоже не сработало. Почти в самом низу лест-ничной клетки у вестибюля Смита неожиданно озарило. Он только что прочитал о том, как дон Хуан рассказывал своему ученику о самом трудном достижении — о создании своего дубля. Это была странная и древняя релятивистская концепция, это дело с созданием двойника, поэтому Смит полушутя спросил человека, не явля-ется ли он на самом деле дублем Карлоса Кастанеды.

Человек остановился. Он кивнул головой и ответил «Да». Затем его лицо растя-нулось в широкой ухмылке, он вышел в вестибюль и растворился в толпе.

О том, чтобы по собственной воле создавать дубля, Карлос думал годами. Еще до того, как он написал об этом в своей четвертой книге, «Сказки о силе», Кастанеда разыгрывал такие маленькие психологические шутки над людьми.

В феврале 1973 года Карлос ездил в Нью-Йорк поговорить со своим издателем об этой книге и пригласил меня провести с ним несколько дней. Я не видела Кар-лоса годами и была удивлена, заметив некоторую полноту под темным костюмом и пальто. В остальном он был тот же — та же широкая улыбка, та же шляпа, та же очаровательная болтовня.

Мы взяли такси до отеля «Дрэйк» и пообедали в ресторане. Мы заказали по бифштексу, но если я пила вино, то Карлос заказал горячий чай — никаких коктей-лей, вина и вообще спиртных напитков. Я хотела поговорить о книге «Путешествие в Икстлан», которую только что прочитала, но Карлос отказался. Он нервно и сует-ливо переходил от одной идеи к другой. После того, как мы вернулись в его номер, он все время расхаживал по комнате, то выглядывая в окно, то подходя к двери, то роясь в одном из своих чемоданов. Сбитая с толку, я присела в углу в украшенное броскими цветами кресло с изогнутой спинкой. Я наблюдала за его волнением с тихим раздражением.

Карлос достал из своего костюма серебряную ручку, набор карандашей и не-сколько иностранных монет и дал их мне для К. Дж., затем он нагнулся, схватил потрепанный чемодан и подтолкнул его ко мне, извиняясь за то, что края погрызла собака его друга. Его он тоже хотел подарить своему чочо.

Я решила принять душ. Когда я закончила, он по-прежнему был там, прыгая между кроватями и разговаривая по телефону. И он до поздней ночи продолжал названивать разным людям в Штатах и в Мексике, то разговаривая с каким-то про-фессором где-то в Калифорнии, то со своим редактором, то с Майклом Харнером. То он говорил по-английски, то по-испански, болтаясь на своем конце провода в своеобразном пассивном дрейфе. Когда я засыпала, он набирал номер в Оахаке или еще где-то.

На следующий день было еще хуже. Карлос превратился в совершенного дикта-тора, все время приказывая мне, так что я наконец заявила, что сниму номер в «Коммодоре». Я собрала вещи, вышла из комнаты и вошла в лифт. Карлос пошел за мной, и пока мы спускались, наставлял меня следить за тем, чтобы К. Дж. полу-чил хорошее образование и регулярно посещал дантиста, и выговаривал мне за то, что я позволяла ему гонять на мотоцикле по грязным дорогам Западной Вирджи-нии. Он продолжал в том же духе до самого вестибюля, пока я не вспылила. «О'кей, Наполеон! О'кей!» — закричала я. Он дал мне неподписанный банковский чек на 5000 долларов для К. Дж.

Карлос смиренно поднял руки. «Послушай, я хотел бы скорее увидеть моего чо-чо. Может быть, я смогу взять его в Калифорнию или, может быть, на несколько недель в Южную Америку». Я рассеянно кивнула головой. «И скажи ему, что Напо-леон передает привет».

Когда я вернулась домой в Чарльстон в Западной Вирджинии, то подала на раз-вод. Я хотела сделать это в течение многих лет. У меня было чувство, что мы могли бы поправить положение и снова жить вместе, но уик-энд в Нью-Йорке подтвер-дил, что это безнадежно. Мне не нравилось, что я не знаю, замужем ли я офици-ально, и поэтому я решила разорвать это окончательно. Только в октябре мне уда-лось поговорить с ним по телефону, и он сказал, что удивлен известием о разводе. Я пожаловалась на его странное отношение и поведение в Нью-Йорке.

Затем была долгая пауза, как будто Карлос отошел от телефона. Наконец он по-просил меня повторить все о его поведении в Нью-Йорке, что я и сделала. Карлос выслушал, а потом серьезно признался, что совершенно сбит с толку.

— Я не был в Нью-Йорке в отеле «Дрэйк» в феврале, — сказал он. — и я не встречался там с тобой.

Я не была расположена говорить об этом: «Ну ладно, я знаю, что была в Нью-Йорке и провела ночь с кем-то, похожим на тебя, но, как я сказала, он действи-тельно вел себя не так, как Карлос, которого я знала всегда».

«Нет, я серьезно, Мэгги. Я не был в Нью-Йорке в феврале». Он говорил чрезвы-чайно серьезным голосом.

Я призадумалась на мгновение и удивилась, зачем бы ему врать о чем-либо по-добном. Кто-то там был, это несомненно. Но как бы там ни было, что это за стран-ная шизофрения? И вдруг меня озарило -какой удивительный новый уровень предложил он всем. Какой новый чудесный трюк.

Теперь нельзя больше просто встретить таинственного мистера Кастанеду, пой-мать его в ресторане, позвонить ему и так далее. Нет, отныне и впредь в его аппа-рате есть новая уловка. Даже если кому-то и удастся где-нибудь поймать Карлоса и поговорить с ним подробно, что достаточно трудно, нет абсолютно никакой уверен-ности, что это действительно был он. Теперь их было двое, двойники, дубли, делая одного реального еще более недоступным, чем раньше. Мистер Метафизик! Он сно-ва выбил у меня почву из-под ног!

Хлопанье вороньих крыльев... К. Дж. всегда возвращает его в скучный мир бюр-геров. Карлос изо всех сил старается отпустить мальчика. Но он также пишет об индейцах, которые действительно существуют в своих ботинках и с ремешками для длинных кривых ножей, щурясь из своих удивительно сморщенных глазных впа-дин, как на цветной иллюстрации в «Нэйшнл джиогрэфик» иди еще где-нибудь. Они действительно имеют эти любопытные синкретические верования, которые Карлосу пришлось познать и понять, по крайней мере, до некоторой степени. Все это есть в его книгах, и поначалу он был довольно аккуратен, стараясь точно изла-гать все это. Конечно, он всегда вставлял много от себя в свои книги, и истина в том, что они никогда не были чисто антропологическими и никогда не задумыва-лись как таковые. В конце концов, разве Уолтер Гольдшмидт, постоянно прожива-ющий в УКЛА корифей, не назвал в своем блестящем введении «Учение» этногра-фическим и аллегорическим? Разве старик не употребил слова аллегория, как бы говоря, что Карлос смешивает здесь определенные уровни?

Поэтому ни для кого не было секретом, что какая-то часть материала в книгах Карлоса является абсолютно подлинным фактом реального мира, тогда как другая предположительно имеет чуть более субъективный характер. С самого начала Кар-лос занимался тем, что соединял эти маленькие истории, эти заключения, реаль-ный опыт, полученный в пустыне, сны и подлинные диалоги с десятками информа-торов -переплетая все в одно целое с деталями своего довольно светского лос-анджелесского образа жизни. Он писал о К. Дж. с самого начала -фактически, по-святил книгу ему — и поэтому, когда ему стало ясно, что он должен прекратить свою безумную любовь к мальчику, он начал думать о разлуке метафорически. У него это превратилось в одержимость, это мучило его в снах, и, когда он наконец сел заканчивать «Сказки о силе», это доминировало в настроении. Разрыв с К. Дж. стал необходим — в том смысле, что содействовал его преображению из ученика в человека знания.

Никто не обращал внимания, что в журнальных статьях это появлялось повсюду. Правдивость книг Кастанеды была весьма проблематичной, и в средствах массовой информации целые месяцы не утихала полемика по этому поводу. Когда Пол Райзман, антрополог из Карлтон-Колледжа, написал благоприятный отзыв обо всех трех книгах для «Нью-Йорк тайме букс ревью», писательница Джойс Кэрол Оутс откликнулась на него письмом, в котором подвергла работу Кастанеды сомнению как слишком гладко и совершенно построенную, чтобы описывать подлинные со-бытия. Он придал порядок реальному миру, внес в него романический импульс и безупречные диалоги, и у госпожи Оутс появились подозрения. Одну из первых действительно длинных журнальных статей написал Джон Уоллис для «Пентхау-за». Это был длинный рассказ о преподавании Карлоса в КУЙ, основанный на за-писях, сделанных во время занятий, и копиях диссертации, которые сделали Роузи, Расе и другие. Когда журнал «Сайколоджи тудэй» захотел опубликовать беседу с Кастанедой, Карлос нарушил давнишнее правило, разрешив Сэму Кину записать на магнитофон разговор о доне Хуане, шаманизме и феноменологии. По рекомендации Неда Брауна Карлос дал несколько интервью непосредственно перед выходом «Путешествия в Икстлан». Неожиданно его имя появилось повсюду — в «Харперс», «Нью-Йорк тайме», «Роллинг Стоун», «Виллидж войс», внезапно появились десят-ки статей, отзывов, бесед и мнений о главе нового мистицизма. Но они имели один и тот же недостаток: все они ловили Кастанеду на словах, и, таким образом, апо-крифические книги стали просто частью мифологии.

Когда репортер журнала «Тайм» начал задавать вопросы о Сесаре и Сусане, о Перу и прочих элементах его биографии, Карлос понял, что игра началась. В своих поисках репортер «Тайм» раскопал членов семьи Арана, живущих в Лиме. Они не имели известий от Карлоса в течение многих лет и были отчасти удивлены, услы-шав о его успехах в Штатах. Сесар дал репортеру фотографию Карлоса, сделанную по окончании ЛАОК, которую семья получила в писыле 13 лет назад. Таким обра-зом, журнал получил некое доказательство, которое противоречило версии Ка-станеды о жизни в Бразилии среди теток и интеллектуалов. Они имели реальные улики, и Карлос знал об этом. Это был самый зловещий знак для того, кто стер личную историю, и потому, сидя с репортершей из «Тайм» высоко над Малибу на месте магов, Карлос Кастанеда ухмылялся, глядя на океан, и становился неземным.

«Просить меня подтвердить мою жизнь, выдавая биографические подробно-сти, — это все равно что использовать науку для того, чтобы обосновать магию, — сказал он. — Это лишает мир его магии и превращает всех нас в дорожные столбы с табличками».

Подробная история Кастанеды появилась в журнале «Тайм» 5 марта 1973 года. На страницах этой биографической статьи постоянно цитируются критики и сторон-ники, каждый из которых имеет свое собственное мнение о существовании дона Хуана и о ценности работы Карлоса. Пересказывается его собственная туманная история о жизни в Бразилии и Аргентине, а затем и в Голливуде. Используя имми-грационные записи, школьные документы и информацию, полученную от семейства Арана, журнал установил, что реальный Кастанеда родился на Рождество 1925 го-да не в Бразилии, а в Перу, в несколько более скромной среде, и получил образо-вание в Кахамарке и Лиме, а не в Бразилии и Италии. Статья произвела настоящий переполох в УКЛА.

«Я знаю, легко говорить после случившегося, но, когда я в первый раз встретил Карлоса и позднее, он говорил мне, что происходит из Бразилии, оттуда уехал в Италию, затем в Аргентину, а оттуда в Штаты. Были кое-какие особенности, кото-рые я все время отмечал в его манерах и которые постоянно твердили мне: «Пе-ру», и я не знал почему, -говорит Дуг Шарон. — И я говорил, что это потому, что он латиноамериканец, а у латиноамериканцев много общего. Но, когда появилась эта статья в «Тайм», она удивила меня, но тогда я сел и задумался над этим. И я ска-зал, что эти подозрения оказались правильными, в конце концов».

Вскоре после выхода статьи Джим Квебек натолкнулся в студенческом городке на Карлоса и его подружку Нэнни. Карлос казался в замешательстве из-за оборота, который приняла эта полемика. Нэнни была как всегда общительна и трещала о том, как она собирается сменить профилирующую дисциплину с социологии на журналистику, о чем она говорила и раньше, но что при данных обстоятельствах было особенно странно. Здесь был Карлос Кастанеда, молча стоявший, глуповато улыбавшийся и смотревший вниз на свои ботинки, — а Нэнни все продолжала рас-пространяться о дисциплине, которая угрожала разрушить уже пошатнувшееся до-верие к Карлосу. Было забавно видеть его в смущении. Ясно, что он не хотел гово-рить о статье в журнале, но Квебек и не настаивал. У него давно выработалось терпимое безразличие к абсолютной истине историй Карлоса. Откровение о том, что тот был не из Бразилии, а из Перу, не стало большим потрясением. Квебек по-дозревал что-то такое с тех пор, как однажды, зная о том, что Карлос был родом из Южной Америки, попросил его немного помочь с португальским языком. Карлос наотрез отказался. Он закрыл уши руками и сказал, что этого языка он не желает слышать.

Это было странно. Бразильцы говорят по-португальски. Язык же, которого они не хотят слышать, — испанский, на котором Карлос говорил все время. Статья в «Тайм» помогла прояснить несообразности.

«Он не хотел говорить о Бразилии, потому что ничего не знал о ней, — говорит Квебек, — и не хотел говорить о Перу, потому что знал слишком много».

Пародии на Кастанеду стали появляться в нью-йоркских газетах и журналах. Великий Страх снова царил в Хейнз-Холле, и бушевали споры среди академистов, критиков и друзей, у каждого из которых было свое особое понимание того, о чем писал Кастанеда.

Люди, писавшие писыла в «Нью-Йорк тайме букс ревью», казалось, хотели рас-пять его на соноранской равнине. Джойс Кэрол Оутс открыто называла его книги мистификацией. Старые коллеги в УКЛА смотрели на него с подозрением.

Мистификация. Мошенник. Бог мой, что ему было делать? Карлос пока больше не давал интервью и ограничил свои визиты в университет посещениями, связан-ными с получением докторской степени. Он избрал Мейгана, Гарфинкеля, доктора Филипа Ныомана и еще двоих в свою приемную комиссию. Необходимо было вы-полнить целый ряд условий, сдать письменные и устные экзамены и так далее. Большая часть скучного предварительного материала, требования по владению языком не беспокоили его, пока статья «Тайм» не поколебала его позиции. Когда Мейган спросил его, на каком языке он говорил в детстве — он заявил, что жил в Бразилии и говорил по-итальянски, научившись по ходу дела португальскому и испанскому. Это был бюрократический вопрос — не личный, — поэтому, когда Кар-лос сдал экзамен по языку, Мейган был удовлетворен. Его на самом деле не волно-вало, в каком порядке Карлос учил языки, главное, что он знал их.

Письменный экзамен был посвящен стандартной антропологии, прямолинейной науке в традиционном гольдшмидтовском варианте, и он сдал его без проблем. В качестве диссертации он взял свою третью книгу, слегка отредактировав ее, но не-значительно, по сравнению с изданием, которое заняло свое место как третий от-дельный выпуск саги о доне Хуане. От начала до конца, когда Великий Страх ца-рил той весной 1973 года, Мейган оставался его самым верным союзником в коми-тете.

Мейган, бывший, в общем-то, посторонним, поскольку его предметом была ар-хеология, а не более утонченная область этнометодологической антропологии, — только старый сварливый Клемент Мейган преданно оставался на стороне Карлоса. Ему часто приходилось защищать все дело дона Хуана от града насмешек со сторо-ны более скептических коллег.

Той весной, когда стало широко известно, что Карлос вот-вот получит доктор-скую степень, раздраженная университетская клика пошла в атаку на главную часть работы, которая им казалась настолько же близкой к подлинной антрополо-гии, как научно-фантастические статьи Азимова — к традиционной науке. По еди-нодушному мнению собравшихся в комнате отдыха в Хейнз-Холле, Кастанеду сле-довало бы вытолкать в грубую толпу, к молодой элите с ее модными недопеченны-ми идеями о культурной антропологии.

Вы бы видели этих стариканов, проведших по 15 лет в нижнем слое позднего докембрийского периода, сидящих вокруг стола и решающих, достиг ли Карлос Ка-станеда какого-нибудь реального научного прогресса. Они обсуждали все эти про-блемы методологии в работе Карлоса и невозможность точного копирования. Они сидели вокруг желтых поливиниловых столиков и изучали субъективный аспект этой работы, в котором он возвращался к идее 30-х гг., к гуманистическому направлению в антропологии. В конце 1950-х общественные науки в целом и ан-тропология в частности обратились к форме количественного анализа, которая в общем считалась прогрессивной и заслуживающей уважения. Общественные науки никогда не достигали точности химии или физики, но с увеличением применения проверок и статистического анализа они приближались к тому, что некоторым уче-ным казалось реальностью. Идея заключалась в том, чтобы проникнуть в черный ящик мозга, и инструментом стали цифры и точный анализ.

И когда все уже приспосабливались к этому, вдруг появился Карлос Кастанеда с многочисленными последователями и влиянием, разрушающим все и возвращаю-щим маятник к мягкотелому гуманизму 1930-х годов. Более того, он делал это с та-ким изяществом, с такой стремительностью. Он стал таким популярным... и совер-шенно естественно, что старые пердуны выражали свое недовольство тем, что Хейнз-Холл превратился в настоящий сумасшедший дом, где разыгрывается эта проклятая комедия со всеми этими людьми, сидящими на корточках вдоль стен на втором этаже и постоянно спрашивающими, где Карлос, постоянно снующими во-круг в надежде увидеть его и переброситься с ним хотя бы парой слов.

И тут были не просто студенты антропологии с калифорнийским загаром на ли-цах, полученным в горах Санта-Моники. Здесь были студенты философского и ин-женерных факультетов, слушатели подготовительных медицинских курсов, дей-ствительно странный подбор интеллектуальной публики — как тот парень из Пит-тсбурга, семь дней добиравшийся сюда «автостопом», чтобы только взглянуть на него.

Не то чтобы клеветники с отделения завидовали Карлосу, но многие из них су-дили по своей собственной научной жизни, протекавшей в пыльных и затхлых библиотеках и увенчанной почтенной седой анонимностью. Они знали и канцеляр-скую работу, и бюрократию, и все то дерьмо, через которое необходимо пройти, и бесконечное политическое маневрирование без разбора в средствах ради положе-ния. И они слышали все о преподавании Карлоса в Ирвине и о том, что аудитория все время была битком набита людьми, сидевшими на корточках вдоль стен и во-круг кафедры, и хиппи, и молоденькими девушками, и настоящими студентами, теснившимися повсюду с эвристическим огнем в широко раскрытых и сверкающих глазах. Имея возможность выбора, кто бы не хотел этого? Кто же из них не мечтал о том, чтобы пересечь границу запретной территории, на которой о вас говорят на коктейльных вечеринках в Нью-Йорке и развешивают плакаты с вашими словами в сельских домиках на тихоокеанском побережье в Британской Колумбии. Кто не ду-мал о прелестных девушках, приходящих в своих линялых джинсах и коротеньких маечках на ваши занятия, с прекрасными карими глазами, готовых запереться с вами, чтобы предложить вам... все. Кто бы отказался от этого?

Но кто же и позволит все это? И той весной в среде профессорско-преподавательского состава начали исподтишка нести всякий вздор с намерением не позволить Карлосу Кастанеде получить докторскую степень в УКЛА. Их аргумен-ты основывались все на той же почве: методология и достоверность.

Не все старались очернить Карлоса. Среди преподавательского состава у него имелись сторонники. Мейган был самым горячим среди них, защищая, как мог, Карлоса перед редакционной коллегией, в частных разговорах и в приемной ко-миссии. Как оказалось, комиссия — Мейган, Фил Ньюман, все они — полностью поддержала Карлоса, и это было важно, потому что именно комиссия имеет дело со студентом, принимает ответственность за него и выступает в его интересах перед преподавательским составом. Если она полностью поддерживает студента, то никто в отделении уже не обсуждает этот вопрос, несмотря на оговорки отдельных лю-дей. Когда кто-либо в комнате отдыха ставил под сомнение законность находок Карлоса, Мейган бросался на его защиту.

«Карлос сам находится между различными культурами. И его информатор то-же». Это было одно из его самых твердых мнений о Карлосе, и он не жалел слов. «В данном случае это один из ключей, которому не уделяется должного внимания. Таково мое мнение, судя по тому, что я слышал об информаторе, который частично относится к яки, частично к юма и родители которого представляли две различные культурные традиции и который сам жил в двух разных культурных традициях по обе стороны границы. Он вынужден был утверждаться среди господствующего здесь класса белых англосаксонских протестантов и господствующего класса ис-панских католиков в Мексике, которые сами по себе представляют совершенно различные культурные группы. Они совершенно по-разному смотрят на мир. Плюс еще то обстоятельство, что он имел связи по всей стране. Я лично думаю, что Кар-лос и его информатор поладили потому, что смогли понять друг друга. Они — люди интеллектуального склада и пытались совместными усилиями разобраться с миром, понять его. Это, несомненно, относится к Карлосу и его информатору. Его информа-тор делал это, накапливая в себе запас силы, знаний разного рода, почерпнутых в разных местах, но все — в рамках надежной шаманской традиции. Я считаю это одной из причин, почему их отношения сложились удачно. Два человека столкну-лись с одними и теми же интеллектуальными проблемами, а именно: как сопоста-вить все это, будучи окруженными самыми разнообразными чуждыми культурами. И у них это получилось».

Так излагал Мейган свою идею о том, что Карлос с доном Хуаном были род-ственными душами в чуждом мире. Не для всех эта идея Мейгана была убедитель-ной, и они считали, что дон Хуан и Карлос близки так потому, что это просто один и тот же человек. В конце концов, он ведь солгал комиссии, что жил в Бразилии и в детстве говорил по-итальянски. Мейган только улыбался на это.

«Карлос является человеком, который принадлежит одновременно нескольким культурам. Он не относится к типичным белым англосаксонским протестантам. Он рос в мире, где ему приходилось иметь дело с множеством разнообразных культур, действующих на различных уровнях. Он сказал, что, будучи ребенком, жил в Бра-зилии и говорил по-итальянски. Поскольку он знает все эти языки, то это просто бюрократический вопрос. Написанное в «Тайм» было новостью для меня. Оценивая его, я полагался на то, что он говорил об антропологии, а уж в этом-то я мог ему верить».

Комиссия поверила этому, и той же весной ее члены подписали все необходи-мые бумаги о присвоении Карлосу докторской степени. После выхода его диссер-тации в виде книги «Путешествие в Икстлан» он стал миллионером.

Важной новостью в этой книге стало то, что Кастанеда больше не пользовался психотропными растениями. Наркотические средства, занимавшие столь важное место в его первой книге и способствовавшие его популярности, в третьей книге не играли совершенно никакой роли. Он объяснял все это своим студентам в Ир-вине — что растения не являются средством для достижения цели, но лишь мето-дом для того, чтобы освободиться от хватки западного рационализма. Но это стало новостью для читателей, ожидавших более глубоких психотропных опытов в про-должение «Отдельной реальности». В действительности лишь последние три главы можно было назвать настоящим продолжением. Первые 20 страниц были отведены под материал, который, по словам Карлоса, не вошел в предыдущие книги, потому что тогда показался неуместным.

Прежде всего, это было описание техники и философии, а не психотропных средств.

Возобновив свое ученичество у дона Хенаро, непревзойденного акробата, Кар-лос почувствовал, что приближается к постижению урока. Пока еще урок этот был пространным и туманным, но по существу речь шла о личной силе и независимо-сти, о полном познании своего я и о том, как разорвать все оковы.

«Я работаю над этой книгой и пока еще не закончил ее, — сказал мне Карлос по телефону. — Утром я возвращаюсь в Мексику. Она называется «Сказки о силе». Но я не знаю, будет очень тяжело писать. Никак не выходит. Мне нужно опять туда поехать».

Я перенесла трубку к другому уху. «Где ты работаешь? — спросила я. — В Оаха-ке?»

«Да, поэтому не пытайся связаться со мной, пока я не вернусь». Я упомянула о бумагах для развода, и Карлос сказал: «Может быть, все устроится очень быстро, и я смогу разобраться с деньгами и заплатить нотариусу. Я хочу отделаться от всех людей. Они просто изводят меня».

Карлос нанял Гая Уорда из фирмы «Уорд энд Хейлер» в Лос-Анджелесе, чтобы разобраться со своими юридическими делами. Затем он хотел исключить из пла-тежной ведомости Уорда и Александра Такера. И, может быть, еще своего агента Неда Брауна. Карлос сетовал на то, что чем больше у него становится денег, тем в большую зависимость он, по-видимому, попадает. Все связывалось в неразрывный узел, и ему казалось, что он борется в самой гуще всего этого, будучи не в состоя-нии вырваться на свободу.

В 1960 году развода хотела я, но он не позволил мне этого сделать с помощью своего двойного трюка в Мексике. Я часто жаловалась на тот правовой ящик наше-го мексиканского брака, в который он меня посадил. Но он всегда меня убеждал, говоря, что наши отношения вполне приемлемы в существующем виде. Именно Карлос всегда хотел сохранить status quo, поэтому было странно, когда вдруг осе-нью 1973 года он захотел получить разводные документы. Пришло время разо-рвать все оковы, выражаясь языком пространных метафор Кастанеды.

«Я должен помочь этому маленькому мальчику, — сказал он мне по телефону. — Это касается меня, моего имени и все той чепухи, что стоит на пути. У него нет име-ни. Его имя Адриан Герристен-младший. Это очень сильное имя. Я думал о том, чтобы помочь ему, но ничего не сделал. Я ничего не сделал».

Слушание дела, после которого я получила опеку и контроль над Карлтоном Джереми, проходило в декабре 1973 года в гражданском суде округа Канауа в За-падной Вирджинии. Карлос не присутствовал в зале. Он позвонил через несколько дней и, казалось, с облегчением услышал о том, что все позади. Он поинтересовал-ся, не было ли каких-нибудь проблем.

— Ну, — сказала я, — 25-го в следующий вторник твой день рождения...

— Нет. У меня больше нет никаких дней рожденья.

— Что ж, ладно, моя мать ездила со мной на слушание, и там задали несколько вопросов. Они спрашивали у меня, сколько тебе лет, и я сказала, но получились какие-то несоответствия. Я сказала, что на самом деле не знаю. — Карлос откинул-ся назад и захихикал. — Я просто сказала им какое-то число. Я не знаю.

Это было великолепно. Карлос неожиданно успокоился, даже повеселел при из-вестии о том, что даже от яркого юридического света гражданского суда ему уда-лось укрыться под своим покровом таинственности. По-прежнему неизвестная ве-личина, Карлос Кастанеда — мистер Метафизика!

— Очень хорошо, — сказал он, — потому что теперь Уорд может закончить это дело и сказать мне, сколько я ему должен.

— Мы по-прежнему друзья? — спросила я.

— Я всегда очень старался быть твоим другом. Мы сделаем все, что уготовано нам судьбой. Наша судьба — это наша судьба. Мы должны принимать ее в смире-нии. Мы можем форсировать события, но не можем делать того, что противоречит нашему образу мыслей и существования.

Это так походило на прежнего Карлоса, на Карлоса из ЛАОК, который всегда го-ворил о роке и о достоинствах жизни в настоящем моменте, на Карлоса, который мог быть и любящим, и далеким. Я вспомнила, как неуверен был он в те дни, как боялся неудачи, и я знала, что, несмотря на все его претензии, он очень мало из-менился за последние десять с половиной лет.

— Карлос, ты уже был всем тем, чему пытался научить тебя дон Хуан, — сказала я. — Я не понимаю, почему ты так упорно держишься за свои многочисленные со-мнения, потому что ты и так уже имеешь все это. Тебе только нужен был кто-то, кто подтвердил бы это, ведь ты уже то, что думаешь о себе.

Мгновение он молчал на другом конце провода.

— Ты единственный человек, который понимает это, — сказал он.

Итак, он был готов, наконец, завершить дело. Критики называли его лжецом, и иногда даже он сам думал, что не может правдиво сказать и двух предложений подряд. Но он показал им; он действительно оборвал свои привязанности и достиг той эстетической плоскости, прежде чем послать свою рукопись издателю. Он был искренним и по-настоящему свободным, и ему было необходимо завершить свои обязательства по тетралогии. Несколько дней спустя после разговора со мной Кар-лос рассчитался с Гаем Уордом и получил копию разводных документов. Затем он вернулся к себе домой в Вествуд и закончил «Сказки о силе».

В этой четвертой книге он ввел понятия тоналя и нагваля, попытался снять по-кров таинственности с дона Хуана и в конце написал о том, как он сам и еще один ученик по имени Паблито совершили на краю пропасти ритуал перехода, о котором он мечтал годами. Здесь не было никаких специальных данных, никаких антропо-логических критериев, ничего такого, только свободно разворачивающаяся драма в чисто беллетристической форме. Он без предупреждения позволил читателю скользнуть из «реального мира» в то необычайное состояние, которое он назвал Отдельной Реальностью, что является подтверждением выдающегося мастерства манипуляций дона Хуана и субъективного стиля Карлоса.

Антропологи давно знали термины тональ и нагвалъ. Дуг Шарон столкнулся с ними, проводя исследования среди перуанских курандеро, но Карлос дал им пол-ное определение. По сути, тональ — это все, для чего у нас есть слова, а нагвалъ — все то, чего мы не можем ни определить, ни идентифицировать, ни назвать. Только Карлос пошел еще дальше. В разговорах с доном Хуаном он приводит нюансы, пе-редает сущность этих понятий, так, что Дуг Шарон даже использовал сигнальный экземпляр книги при написании своей докторской диссертации в УКЛА.

Встретившись с доном Хуаном в ресторане в Мехико, Карлос готовится к объяс-нению магов и инициации. Это странная встреча со стариком, одетым в коричневый костюм в тонкую полоску, белую рубашку и галстук, который отбросил в сторону большую часть своих техник и жаргона последних 12 лет. Подлинным достижением является остановка внутреннего диалога, восстанавливающего «реальный» мир.

И вот в конце концов мы видим Карлоса Кастанеду за его рабочим столом в Вествуде, с болезненной интенсивностью стучащего по своей пишущей машинке. По подбородку его скатываются капельки пота, а на шее пульсирует артерия. В за-ключении он больше не пишет о К. Дж. как о «моем маленьком мальчике», в отли-чие от предыдущих книг, а как о «маленьком мальчике, которого я когда-то знал». Он ничего не утаил здесь; он совершил разрыв. В 1976 году он написал мне о том, как они с К. Дж. гуляли в горах, к северу от Лос-Анджелеса.

«Не проходит и дня без того, чтобы я не думал о тебе и моем чочо, — писал он. — И я говорю это не для того, чтобы что-то сказать, хотя это может звучать как пустая избитая фраза, вроде тех, что говорятся по случаю. Ни один день не прохо-дит для меня спокойно без вас обоих. Мне хотелось бы снова гулять с моим чочо. Однажды я взбирался на холм, неся его на своих плечах, и, когда мы добрались до вершины, он закричал Солнцу и горам: «Солнце, горы, я люблю Кики!»

Его голосок будет звучать у меня в ушах до конца моей жизни. Как бы я хотел увидеть вас обоих вновь! Но мне суждено было потерять вас обоих, а с судьбой не поспоришь, остается только надеяться».

Так он писал -и к черту этих критиков, которые всегда говорили, что он пишет фантастику. И в конце он пошел дальше, оставив позади великана, состоящего из мрака, и удивительное объяснение магов, которое остается туманным даже после четырех книг. Приближаясь к концу своего путешествия, он писал о себе, о том, как он стоял в пустыне и смотрел, как дон Хенаро вдруг ярко вспыхнул и исчез в свободном невесомом прыжке.

Когда дон Хуан зашептал Карлосу в одно ухо, а дон Хенаро — в другое, Карлос ощутил, как его сознание раскалывается надвое. Здесь антропологи всегда оста-навливались, именно здесь, со своими жалкими идеями о шизофрении. Но это было уже не важно. Карлос поднял голову и увидел, как Паблито спрыгнул с утеса и взорвался, превратившись в сноп разлетающихся точек, миллиард частиц прими-тивного осознания. Карлос поднялся, подошел к краю и тоже прыгнул, прямо в зи-яющую пасть, в один волнительный момент превратившись в пучок света и психи-ческой энергии, сознавая, что он свободен... и одинок.

«В последний раз, когда я говорил с ним, он был абсолютно нормален и рассу-дителен, — говорил Клемент Мейган летом 1974 года, когда сигнальные экземпля-ры «Сказок о силе» ходили по УКЛА. — Я никак не ощущал, что он теряет связь с реальностью. У него прекрасное чувство юмора, и он способен понимать, что про-исходит. Он, может быть, несколько отстранен, что, я полагаю, предохраняет его. Если бы он действительно подходил к этому делу совсем без чувства юмора, я ду-маю, он был бы сейчас священником. У него достаточно отрешенности и юмора, по-этому он способен выбраться из этого положения.

С другой стороны, те вещи, с которыми он работает, требуют вовлечения вашего разума. Придется держать клетки мозга включенными, чтобы пройти через лаби-ринт и вынести из него какой-то смысл. По крайней мере, такой, который можно описать на бумаге. Он часто жалуется мне, что ему невероятно трудно выражать все эти идеи в писыленном виде. Не все идет гладко. Бывает так, что он продвига-ется с неимоверным трудом, и он всецело поглощен этим, но затем, когда критиче-ский момент позади и проблема решена, он расслаблен и снова в хорошем распо-ложении духа, тогда он выглядит совершенно нормальным».

Карлос Кастанеда приехал поздно, скромно проскользнув, пока произносили ре-чи. Но К. Дж. сразу заметил его. Мальчик сидел в центре футбольного поля с дру-гими студентами и смотрел, как Карлос пробирался по проходам между трибунами, пока не нашел мою сестру Бетти Вирзи и ее мужа Виктора.

Карлос задержался, но все же не сильно опоздал. Когда директор на трибуне начал читать имена всех выпускников средней школы Конноли города Тимп, штат Аризона, 1975 года, Карлос уже был там. И тогда директор произнес: «Карлтон Джереми Кастанеда», и К, Дж. пошел в своем белом жакете и синих брюках в кра-пинку к трибуне за дипломом, Карлос широко улыбнулся и кивнул головой.

Позднее у меня дома в Тимпе Карлос был полон энтузиазма. Как всегда, когда он находился в маленьком кругу друзей, он был очаровательным собеседником в пустых разговорах, и расстояние световых лет отделяло его от того квазипублично-го образа таинственного академиста и недоступного гуру. Он был чуть приземистее по сравнению с последним разом, когда я видела его, но по-прежнему имел ту же атлетическую осанку. На нем был консервативный серый костюм и белая рубашка, из-за которой его смуглое лицо казалось несколько темнее. Черные кудри были подстрижены, но по-прежнему на своем месте. У него был вид известного профес-сора. Лишь когда Бетти попыталась сфотографировать его, он слегка проявил ин-дивидуальность Кастанеды, резко укрывшись от объектива. Попытка Бетти потре-вожила его, но он ничего не сказал об этом.

Карлос сказал, что пора уходить, и обошел всех — Бетти и Виктора, К. Дж. и ме-ня, старую подругу Кэй Куинн и двух ее дочерей, Кэтти и Патрицию, а также моего племянника Майкла Магану — и предложил всем отправиться на ужин в «Грегориз Пентхауз» в Финиксе. В дороге, сидя в моей машине, Карлос разговаривал с К. Дж., предлагая ему поехать с ним в Лос-Анджелес на лето. Он намекал, что они поедут в Европу, но К. Дж. казался безучастным. Карлос настаивал, но К. Дж. отка-зался — в основном потому, что на Карлоса нельзя было полагаться. Карлос и раньше обещал взять его в Европу, но не сделал этого. Он обещал звонить, приез-жать и писать письма, но редко выполнял это обещание. У К. Дж. были горькие воспоминания о том, как он ждал телефонных звонков и писем, которые так и не приходили. Как-то с досады К. Дж. сказал мне, что никогда не обидит ни одно че-ловеческое существо так, как его обижал Карлос. Когда-нибудь он хотел уйти в пу-стыню и жить как отшельник. Карлос, кажется, понял, в чем дело. Перед тем как войти в ресторан, он сказал, что позвонит К. Дж. в конце лета, чтобы узнать, не изменилось ли что-нибудь, но в действительности он не собирался делать этого.

До конца вечера Карлос был внимательным и общительным. Большей частью го-ворил он. Он расспрашивал Кэй о жизни в Юте и одну из ее дочерей о ее недавней поездке в Англию. Вспоминал вместе с Бетти прошлые деньки в Лос-Анджелесе и дал К. Дж. чек на 100 долларов как подарок в честь окончания школы. Мы только ели и говорили ни о чем. Только раз он коснулся своего ученичества, да и то лишь когда я спросила о доне Хуане.

— Он исчез, — сказал Карлос. — Его больше нет.

— Он умер? — спросила я. Карлос посмотрел на меня.

— Он просто исчез. — Было ясно, что он не хочет говорить об этом.

Когда все поели и разговаривали за десертом и кофе, Карлос вышел из-за стола и пошел платить. Он протянул кассирше свою кредитку, и та, занимаясь подсчета-ми, вдруг застыла, вытаращив глаза. Тот самый Карлос Кастанеда? Писатель? Тот, кто написал все эти мистические книги об индейцах? Карлос кивнул.

Если бы она знала! Она начала многословно извиняться за стол, расположенный слишком близко от кухни, откуда слышался звон посуды. Она сокрушалась о том, что ресторан так полон и что такого человека, как он, задвинули куда-то в самую даль, как самого обычного посетителя. Если бы она только знала!

Он заверил ее, что все было очень хорошо и он просто хочет расплатиться. Мы были уже почти у самого лифта, как вдруг его окружили полдюжины белокурых официанток, приятных девушек, прося у него автограф — хихикая и глазея на него с каким-то мистическим трепетом. Здесь был человек, который так выразительно писал о том, как достичь той утонченной вершины, о том, как сделать последний шаг в простонародный мир брухо. Он был всего лишь на расстоянии вытянутой ру-ки, настоящая легендарная тайна, запросто стоя у лифта в «Грегориз» в изящном темно-сером костюме «Ботани Клаб». И он был так очарователен, стараясь дер-жаться в тени, пока они судорожно искали блокноты, салфетки, клочки бумаги — что угодно, лишь бы уместился автограф. Это, по-видимому, не смущало его. Он просто стоял, бросая взгляды в разные стороны, и писал свое имя.

Потом что-то случилось. Он вдруг остановился, лицо его застыло, и уже смотрел на бумагу у себя в руке, как будто там было что-то невероятное, и этим невероят-ным был... Карлос Кастанеда! Наследник Легендарного Шамана! Создание Мифа! Он шатался под тяжестью всего этого -а вокруг него хихикающие девицы ждали автографов...

Когда же наконец кончится этот сон? Все время одно и то же, он все время идет по пустыне, напуганный этой чертовой горлянкой, и спрашивает себя, когда же это случится — когда он найдет таинственного полиморфного союзника. И вдруг угол-ком глаз он замечает этого верзилу, поднимающегося из теней, ту же вытянутую физиономию и призрачные скулы, то же зловещее общество, которое всегда пре-следовало его в снах, только на этот раз союзник лысый и чешуйчатая экзема, или что там у него, покрывает всю левую половину головы. Он таращится прямо перед собой из своих пустых глазниц, а Карлос оглядывается вокруг, и вся эта сюрреали-стическая картина как бы купается в лучах красного мексиканского рассвета.

У него ушли годы на то, чтобы достичь этого, и Карлос чувствует постоянную пульсацию адреналина в сонной артерии на шее, которую он всегда ощущает, ко-гда думает, что, может быть, только может быть, он выиграет битву на равнине и станет магом и получит материал для того, чтобы закончить последнюю книгу саги о доне Хуане.

Но он всегда пробуждается до завершения...

ЭПИЛОГ

Я в конце концов примирилась с тем, что никогда больше не увижу Карлоса и не смогу поговорить с ним снова. Он никогда не отвечал на мои звонки или сообще-ния, которые я отправляла в его офис.

Я была удивлена, когда Дэвид Кристи (директор издательства «Миллениа Пресс», выпустившего эту книгу в 1997 г. в Канаде.) 1 октября 1993 года зашел сообщить мне, что Карлос собирается выступать в книжном магазине «Феникс» в Санта-Монике (Калифорния).

Его последняя книга «Искусство сновидения» вышла только месяц или два назад. Я была так взволнована, что едва сдерживалась. «Я бы очень хотела пойти, что мне делать?» Дэвид ответил: «Вход только по приглашениям». Он обещал по-говорить с владельцем магазина о возможности привести с собой кого-нибудь. Позже он позвонил и сказал, что я могу с ним пойти на лекцию. Я немедленно по-звонила Адриану (К. Дж.). Он, конечно, тоже очень обрадовался и хотел пойти вместе со мной. Но я сказала, что его, возможно, не пустят, а он ответил: «Не вол-нуйся, мам, я пройду».

Я приехала рано, и это дало мне время успокоиться, чтобы поговорить с Карло-сом, если получится. Однако не получилось.

Наконец нам разрешили войти в магазин, прежде чем появится Карлос, Адриан (К. Дж.) заговорил с женщиной, ждавшей снаружи, которая, видимо, была одна, и спросил, нельзя ли ему пройти с ней. Она любезно ответила: «Да». Наконец вошел Карлос. На нем была шелковая рубашка, открытая на шее, джинсы, коричневый кожаный жилет и тяжелые ковбойские ботинки.

Я очень расстроилась, увидев, что его волосы совершенно поседели. И я ожида-ла увидеть его в костюме, рубашке и галстуке. Годы, так надолго разлучившие нас, как будто совершенно растворились — как будто сжалось время.

Он выглядел стройным и находился в очень хорошей форме. На мгновение я за-крыла глаза и вслушалась в его голос, звучавший со знакомым приятным акцен-том. Затем я открыла глаза, чтобы понаблюдать, как он выступает. Карлос все так же удивительно очарователен и имеет способность приковывать к себе внимание аудитории. Он говорил около трех часов, отвечая на вопросы во время лекции. От-веты он давал очень подробные.

После выступления он вышел через заднюю дверь магазина. Я поспешила вый-ти, чтобы попытаться поговорить с ним, хотя бы совсем немного. Он уже завел ма-шину и собирался уезжать, когда Адриан (К. Дж.) постучал в окно. Карлос остано-вился и сказал: «О, вот мой чочо» — и вышел из машины. Он подошел к К. Дж., крепко обнял его и заговорил с ним. К. Дж. сообщил мне потом, что Карлос сказал ему, что он сильный воин, и вновь и вновь повторял, что вскоре снова будет с ним.

Пока они говорили, я подошла к одной из высоких молодых женщин, которые, казалось, охраняли его, и сказала:

— Я хотела бы поговорить с Карлосом, когда они закончат разговор с К. Дж.

— Нет, — ответила она. Я спросила:

— Вы знаете, кто я?

— Да, — ответила она. И я просто стояла и продолжала ждать.

Карлос подошел ко мне. Он обнял меня, поцеловал в щеку и выразил неискрен-нюю радость. Затем он отступил и просто смотрел на меня. Пока он смотрел, я по-просила его подписать книгу, которую держала в руке, его последнюю книгу «Ис-кусство сновидения». К моему изумлению, он ответил:

— Ох, прости, у меня так устали руки, — и вытянул их, как бы показывая, что они действительно устали,

Я сказала ему:

— Не волнуйся, все в порядке, я заказала подарочное издание в кожаном пере-плете в «Истон Пресс». Я знаю, что ты подписал их.

Возвращаясь к своей машине, он послал мне воздушный поцелуй. Затем он уехал.

Карлос оставил у меня то же впечатление, что оставляет у всех, — он по-прежнему тот же загадочный маг, каким был всегда.

О восходящая луна, опять настал твой час. На небо будешь выходить ты миллионы раз, И в этот сад свой взгляд бросать мильоны раз ты будешь, Но больше не увидишь тут ты одного из нас.

— Омар Хайям, «Рубай»

ОБ АВТОРЕ

Маргарет Раньян Кастанеда родилась в Чарльстоне (Западная Вирджиния, округ Канауа) 14 ноября 1921 года. Она самая старшая из шестерых детей. Ее отец, Ден-ни Раньян, был владельцем молочной фермы в Чарльстоне.

В 1940 году она закончила среднюю школу в Южном Чарльстоне и поступила в Чарльстонскую школу коммерции, специализируясь по бизнесу. Работала в теле-фонной компании «Чеспик энд Потомак Телефон» оператором с ноября 1940 года по июль 1943 года. Потом работала химиком-аналитиком в «Юнион Карбайд».

Здесь она проработала до 1947 года, а затем переехала в Калифорнию. «Я по-ступила на работу в компанию «Пасифик Телефон» в 1947 году и занимала долж-ность помощника главного оператора до 1965 года, -рассказывает Маргарет. — Я училась в городском колледже Лос-Анджелеса, два года работая полный рабочий день, чтобы обеспечить себе кредитоспособность; основным предметом у меня бы-ла психология, а дополнительным — русский язык».

Она продолжила свое образование в УКЛА, изучая телевидение и радиовещание.

В январе 1960 года вышла замуж за Карлоса Кастанеду; в июле того же года они разошлись и были официально разведены 17 декабря 1973 года. В 1966 году переехала в Западную Вирджинию. В 1967 году отправилась в Вашингтон для ра-боты главным оператором в филиале телерадиовещательной компании Си-Би-Эс. В 1971 году перехала в район Финикса (штат Аризона).

В настоящее время поживает в Солт-Лейк-Сити (штат Юта).